Ответы. Альберт Майзелс, режиссер-документалист

Фотография: Weston Wells

Альберт Майзелс снимает документальные фильмы полвека. Жан-Люк Годар назвал Майзелса лучшим американским оператором

— Как вам вообще это удалось?

— Я подумал, что смог бы снять репортаж о психиатрической клинике, потому что немало про это знал: у меня был опыт работы в массачусетской больнице, где я лечил пациентов гипнозом. Я отправился автостопом в Нью-Йорк, зашел в редакцию Time Life, которые заинтересовались, но отказались оплачивать путешествие. Расстроенный, я шел по улице и вдруг увидел вывеску CBS. Они немного порасспросили меня, а потом выдали камеру, рулон пленки и сказали, что через неделю у меня рейс в Москву и чтобы на обратном пути я не забыл завезти им проявленную пленку.

— С финансами ясно, а как же разрешение на съемку?

— Через два дня после приезда в Москву мой приятель, американский журналист, позвал меня на банкет в посольство Румынии и сказал, что там будут все. Там и вправду оказалось едва ли не все политбюро: Микоян, Каганович, Первухин и Маленков. Меня им представили, и им всем стало любопытно, что я тут делаю. Я на всю жизнь запомнил коммен­тарий Маленкова — он сказал: «Каждый из нас считает, что другие безумны». Наверное, он уже чувствовал паранойю, понимая, что скоро его сместят с поста. После этого Первухин написал мне телефонный номер и сказал, что там мне все организуют. Это был номер доктора Бабияна, в то время возглавлявшего всю советскую психиатрию.

— Легко было найти контакт, не зная русского языка?

— У меня была тяжелая и шумная камера, пленку приходилось перематывать вручную каждую минуту — поэтому я в любом случае чувствовал себя каким-то инвалидом. Кроме того, я не мог записывать звук, поэтому фильм получился немой, с моим закадровым текстом. Конечно, у меня не было доступа в любую палату любой больницы, но я благодарен доктору Бабияну, что смог снимать хотя бы в двух — в Москве и Киеве. Никто не возражал против моих разговоров с врачами и пациентами.

— Советская клиника сильно отличалась от американской?

— Это были две разные школы: в Америке царило учение Фрейда, а в СССР — теория Павлова. По Фрейду больных лечили словами и на дому, по Павлову — химическими препаратами и в больнице. Надо сказать, что клиника выглядела не хуже средней американской: от нее оставалось приятное ощущение здорового и чистого места.

— А куда вас поселили в Москве?

— В «Националь». Когда я регистрировался в лобби, навстречу мне спускалась по лестнице юная дама, которая узнала во мне американца и спросила, что я делаю здесь. Когда я сказал, что я психолог и приехал снимать фильм о больнице, она воскликнула: «Ну тогда вы должны знать моего деда! Его фамилия Бехтерев». Представляете, как бывает?

— Вы ведь потом приезжали сюда еще?

— Да, несколько раз. А недавно я опять был в Киеве, снимал кое-что в синагоге и в тюрьме для своего нового фильма «Суд над козлом отпущения» про дореволюционное дело Менахема Бейлиса, которого обвинили в ритуальном убийстве 12-летнего мальчика. Узнал там, кстати, поразившую меня вещь. В протоколе судебного заседания упомянуто: двое свидетелей показали, что убитому ребенку было нанесено 13 но­жевых ран. Суд уже заподозрил было, что это число не могло оказаться случайным и дело точно пахнет еврейскими ритуалами. Но после этого выступил врач, который делал аутопсию, и сказал: «Я считал раны и совершенно точно знаю, что их было 14». И знаете, кто был этим врачом? Бехтерев!