Валерий Постернак — о Кривом Роге 1970-х, кау-панке и раздутых ценах

«Музыкой я начал интересоваться в начале 1970-х. Жил я тогда на Украине, в Кривом Роге — городе-миллионнике, в который раньше, чем куда-либо в Союзе, пришли жесткие наркотики. Старшие товарищи уже торчали, когда я в школу ходил. Все это, конечно, очень плачевно закончилось: в 1980-е одна часть товарищей села, другая умерла. И при этом, уж не знаю, как так сложилось, но во дворе почти все взрослые пацаны ходили с длинными волосами, в тертых джинсах и слушали музыку.

В тринадцать лет, как раз в день рождения, я заболел желтухой, и меня отвезли на два месяца в больницу. Там я научился играть в шахматы и узнал первый обязательный набор меломана тех лет. На соседней койке лежал парень, который играл на барабанах в местном ансамбле. Ночью он слушал западное радио, и оттуда неслись чарующие звуки. «Что это?» — спрашивал я. «Jethro Tull», — гордо объявлял парень. Или: «Led Zeppelin». Я записывал на слух в тетрадку все эти непонятные слова. Он потом в тетрадку заглянул, посмеялся, поправил ну и дописал еще с десяток других названий. Я еще не слышал и ноты, но уже был влюблен в эту музыку по уши. Потом выяснилось, что мир с этими пластинками находится прямо у меня во дворе. Я хорошо рисовал, учился в художественной школе, запросто мог по фотографии сделать плакат с Марком Боланом или The Beatles. За это старшие товарищи давали мне на час или два пластинку — переписать. Очень быстро у меня образовалась большая куча бобин, которые страшно нервировали моих родителей. Это было сродни болезни: поля учебников были исписаны названиями групп и изрисованы волосатыми персонажами с гитарами. Дошло до того, что на новом румынском портфеле, на задней стороне, я цветными авторучками один в один изобразил обложку пластинки Rainbow «Rising», за что был изгнан с урока учительницей русского языка. С трудом скандал замял отец (он тоже был художником). Он же научил меня фотографировать, и я сразу бросился переснимать обложки пластинок и журналов, которые мне несли товарищи. Тут же первые уроки коммерции: фото Deep Purple или Nazareth улетали по 20 копеек, а вот Дэвида Боуи никто не покупал.

Пластинки в наш город привозились огромными пачками и сначала «расписывались». Была такая категория людей, которые за деньги переписывали с пластинок на бобины: для своих три рубля, не для своих — пять. Что-то новое и всем нужное записывалось за семь рублей, но такие цены объявляли только совсем уж лохам. Пластинки обязательно нужно было «выпотрошить»: вырезать середину, если есть плакаты или открытки, забрать их. В простеньком конверте пластинка стоила 50–60 рублей, что-то совсем-совсем модное — Deep Purple какой-нибудь — 70–80. Внутренности — плакаты, внутренняя часть конверта, вставки, наклейки — продавались отдельно по 5–10 рублей. Пределом мечтаний был какой-нибудь Pink Floyd 1973 года со всеми, как говорили, кишками: аж двумя плакатами и несколькими открытками. Деньги на покупки я откладывал с того, что давала мне мама в школу. Еще собирал бутылки в парке — сдавал. Промышлял фотографиями. Когда насобирал 35 рублей, купил первую пластинку — «For Ladies Only» Steppenwolf. Эта группа, спевшая культовую песню «Born to Be Wild» из фильма «Беспечный ездок». В не очень хорошем состоянии была пластинка, но она позволяла мне обмениваться, а это был очень важный фактор. Если у тебя 2–3 пластинки, ты мог до бесконечности их обменивать, пополняя свою коллекцию магнитофонных записей. Потом я купил пластинку Сюзи Куатро и неожиданно Fleetwood Mac. С таким набором я уже был уважаемым чуваком, в дверь которого постоянно звонили такие же безумцы, как и я, с пластинками на обмен в руках.

Совершенно по-разному мы узнавали про музыку. Во-первых, был журнал «Ровесник», который иногда что-то печатал — например, большую статью Троицкого про Led Zeppelin. Или совсем дикий журнал под названием «Клуб и художественная самодеятельность», который одно время публиковал статьи о современной музыке. В основном ругали, но это было неважно — мы в Кривом Роге читали между строк. Во-вторых, у меня было несколько блатных товарищей, и один из них выписывал чешский журнал «Мелодия», где было много статей о западной рок-музыке. Помню, я даже купил себе чешско-русский словарик и ночами переводил. Там еще в конце была рубрика «Продам-куплю», и, следя за ней, всегда можно было понять, сколько в дискографии такого-то артиста альбомов, которые ты не знаешь. Плюс абсолютно все, что было на конвертах, переписывалось в специальные тетради. От текстов песен до исходных данных. Плюс совершенно невообразимые вещи непонятно каким образом вдруг появлялись у товарищей по обмену. Еще в школе я прослушал такие редкие даже по сегодняшним временам группы, как Alamo, Kingdom Come Артура Брауна, Hard Meat или Марш Хант. Я уж не говорю про все эти «Назареты», «Юрайхипы» — их я примерно в те же годы перестал ценить. И все равно — мы совсем ничего тогда не знали! Не знали, что мир уже живет абсолютно другой музыкой, что там уже какие-то Sex Pistols гремят, Ramones, The Clash!

Недалеко от моего дома был универмаг. Вторая половина 1980-х, есть нечего, надеть нечего. Но наступила пора бартерных закупок, и в один день в универмаг привозили индийское мыло, а в другой — пластинки канадские! Где-то, видимо, избавлялись от стоков, весь мир тогда активно переходил на CD. Пластинки были, конечно, странные: кантри много и R’n’B 1980-х годов со всеми этими неграми смешными. И даже хип-хоп! Помню, я купил пластинку Run DMC с их знаменитыми хитами и понял, что в мире творятся вещи, о которых криворожцы понятия не имеют.

Мне кто-то отдал книгу «Сто пластинок, которые нужно успеть послушать до смерти» или что-то вроде этого. Книжка была американская. И там почему-то не было Deep Purple, Nazareth и Queen, а были Velvet Underground, Лу Рид, Нико, Нил Янг. Я начал интересоваться. Как же так? Помню, поехал в Киев, где была большущая толкучка. А ведь какая была целая технология? Ни в коем случае нельзя было человеку продающему показывать, что тебя в его пачке что-то заинтересовало, иначе цена сразу взлетит. Поэтому ты стоишь, листаешь-пролистываешь, про себя что-то отмечаешь, но обязательно делаешь такой вид: вот же у тебя тут и говно. Потом лениво спрашиваешь: «Господи, а это еще что такое?» — и вынимаешь, скажем, Нико. Он тебе, конечно, объясняет, что это белиберда какая-то, стоит рублей 10, только забери. Ты забираешь. Таким вот образом я приобрел Иэна Дьюри, которого нежно люблю до сих пор, Нико, Лу Рида, Джона Кейла и только-только тогда вышедший «Licenced to Ill» Beastie Boys. И надо сказать, что потом я на очень долгое время застрял с этими пластинками — никто со мной меняться не хотел. И вообще смотрели как на придурка.

Я окончил школу, поступил в театральное училище в Днепропетровске, окончил его, ушел в армию. Два года отслужил, вернулся и увлекся опять музыкой. Даже начал сам играть. У меня была группа «Обмен белья», и мы ездили даже в 1991 году в Москву, пытались записать альбом. Потом я собрал новую группу – Colney Hatch, – и случилось это благодаря пластинке Red Hot Chili Peppers «The Uplift Mofo Party Plan». Мне ее отдали как «говно какое-то американское» за 15 рублей (до дикой популярности этого коллектива еще было несколько лет). Я послушал, и у меня просто крышу снесло. Вот оно! Вот то, что нужно! Мы стали пытаться сочинять что-то похожее. На фестивале «Таврийские игры», который проводился лет пять подряд в Новой Каховке (на него даже кто-то из-за границы приезжал, кто-то средней руки вроде Smokie), нас заметили и пригласили выступить в Питере. Это было, конечно, вообще. И мы играли в «Там-таме», в «Десятке», еще где-то, а потом год катались туда-сюда и даже записали альбом на «Мелодии», который, кстати говоря, вышел на виниле. У меня, к сожалению, только одна пластинка осталась — ставлю ее иногда как память, пугаю всех. 

Я долго и счастливо жил в Петербурге. Музыка к тому времени закончилась. В 1990-е за это не платили. Поэтому я пошел грузчиком работать. Тогда не было закона об обязательной русской этикетке, и на склады брали только людей со знанием языка. Мне платили 120 долларов, и нужно было не только разгружать машины, но и формировать заказы: десять коробок печенья такого, пять коробок сухариков таких. С музыкой по-прежнему было связано много интересного. Я писал для Fuzz под псевдонимом Иван Иоссариан. У меня вышло большое интервью с Чижом, с которым я дружу до сих пор, — он тоже меломан и собиратель, у него огромная коллекция старого блюза. И был еще Костя Шевелев — сейчас известный клубный промоутер, а тогда директор музыкальных магазинов Тинькова Music Shock. Все поставки шли из Калифорнии от какого-то дружественного дистрибьютора, и Костя заказывал все подряд. Приходили ящики, а в них буквально по одному-два компакт-диска разных музыкантов. Костя это делал в первую очередь, чтобы самому слушать, но об этом быстро прознали всякие персонажи, которые приходили и подолгу рылись в коробках. Меня Костя позвал писать коротенькие аннотации к новинкам. Я слушал по 20–30 пластинок в неделю и писал про каждую знаков сто. Слушал все — от Wu-Tang Clan до нью-йоркского лейбла Knitting Factory. Кто-нибудь помнит группу God Is My Co-Pilot? Или группу Come? Они и в Америке-то мизерными тиражами выходили. А я помню.

В середине 1990-х я усиленно скупал CD, но это сложно назвать коллекцией. Однажды я их почти все обменял обратно на винил. Случилось так, что я зашел в магазин и увидел там вертушку. Совсем простенькую, всего за 300 долларов. Купил ее. Мне повезло: у моего усилителя был вход с фонокорректором, а у меня — пластинка группы Supertramp. Я поставил и на плохом усилителе, на плохих колонках, на самом дешевом проигрывателе услышал разницу. Винил вдруг зазвучал так, что я сразу все понял. Вот честное слово, прозрение какое-то наступило. Я пошел в магазин Rock Island, который до сих находится на Кирочной улице (там «Брат», если помните, снимался), и сразу купил штук двадцать пластинок.

Активное коллекционирование началось где-то в 1999-м. Я как раз уехал жить в Москву. Перевез из Питера те пластинки, что у меня были, купил себе хорошую ламповую аппаратуру американскую, которая позволяла слушать старый винил с правильным звуком. Аппаратура, может, была и не самая дорогая, но заточенная под хорошую рок-музыку. В Москве я с Вадимом Малаховым познакомился — у него в то время была стойка в магазине «Цветы» на Арбате. Помню, купил у него пластинку JB’s (группа Джеймса Брауна, с которой он писал песни без голоса, инструменталку) в идеальном состоянии за 20 долларов. Цены тогда везде были смешные — никто винилом особо не интересовался. В этом плане сегодняшний ренессанс винила, который, конечно, не может не радовать, привел к тому, что рынок перегрелся. Цены на винил стали запредельными, причем иногда необоснованно. Приходишь на так называемые ярмарки, смотришь: «Боже, но я же прекрасно знаю, что это за пластинка и сколько она стоит!» Предлагают заплатить 150 долларов за пятидолларовый винил. Ладно коллекционеры, они-то знают, где и как доставать пластинки по правильным ценам. Но молодежь да и просто люди, которые вдруг заинтересовались винилом! Они же бездумно платят деньги, веря, что это нормальные цены. Я помню, была какая-то выставка в Москве, где я увидел пластинку «Faith» Джорджа Майкла, вышедшую многомиллионным тиражом, а это уже говорит о том, что она стоит максимум 10 долларов. Короче, у торговца, имя которого я не хочу называть, «Faith» продавалась за три тысячи рублей. Понимаете? Продают люди, которые прекрасно все знают, но просто им денег очень хочется.

Я не из тех, кто коллекционирует фантики. Мне недостаточно просто обладать коллекционной редкой вещью. Мне важна музыка. Ну не могу я слушать прогрессив-рок 1970-х. На мой взгляд, это плохо сыграно, идеи пустые. Хотя с коллекционной точки зрения… Вот почему группа Dr. Z, выпущенная на Vertigo, стоит три тысячи фунтов? Да потому что их продано было всего три штуки! Слушать это невозможно, это полная фигня — а люди платят. Раньше у меня был принцип: зачем иметь какое-то третьесортное издание The Velvet Underground, лучше буду искать первое издание, на нем звук лучше. Да так и не нашел. Точнее, мог найти, но за две тысячи долларов. Я понял, что лишаю себя музыки таким образом, купил пластинку за 30 долларов и прекрасно ее слушаю до сих пор. Уже несколько лет я стараюсь покупать только то, что буду слушать. Сейчас мне особенно интересна так называемая кау-панк-сцена (от слова «коу», то есть «корова»). Южные штаты, 1980–1990-е. Дикие, немножко с примесью техасского или луизианского — например, группа Green on Red. Есть своя сложность в собирании этих вещей: здесь пластинки не найти, а в Америке их осталось мало, и они каких-то денег стоят (там любят свою музыку). Приходится заказывать по интернету, а это всегда нервы. Пластинки же приходят в обычных конвертах, и ты сидишь, дрожишь, ведь за «Почту России» никто не отвечает.

По большому счету я стал коллекционером благодаря знакомству с исследователем винила Юрием Гришиным. Он автор пяти книг о разных лейблах — серьезные, выверенные исследования о Vertigo, Island, Charisma, Harvest… Библии для маньяков! Он исследовал всю технологию рождения винила. Из его книг я узнал, что наилучший звук у первого пресса, у самой первой партии пластинок. Потом матрица забивается — ее меняют, перенарезают, но звук искажается. Понятно, это не каждый услышит, но коллекционеры платят исключительно большие деньги именно за первые прессы. Как определить, что пресс первый? На сбеге — так называют гладкое место у пятака — стоит номер матрицы. Читать матричные номера — это особое искусство, знания для него еще нужно где-то получить. Пластинки еще недавно нарезались если не вручную, то близко к этому. До сих пор сохранилась такая профессия — cutting engineer, нарезальщик винила или «каттер», от которого зависит, как будет звучать пластинка. Раньше были мастера самого высокого класса, к ним в очереди стояли, и некоторые из них на матрицах своих оставляли какие-то надписи. Например, «третий» Led Zeppelin (альбом «Led Zeppelin III» 1970 года. — Прим. ред.) идет с цитатой Алистера Кроули. Только самые первые партии с ней, а потом надпись исчезает. Но все равно — начитавшись Юрия Гришина, коллекционером не станешь. Разбираться во всех тонкостях не научишься, пока по-настоящему этим не увлечешься. Пока у тебя в голове не зажужжат мегабайты информации: ага, лейбл изменил дизайн в таком-то году, у пластинки матрицы начинаются с третьего номера, тут на конверте должна быть надпись, позже измененная, первое издание альбома с ошибкой в слове в названии третьей песни, конверт должен быть «флип» с загнутыми краями, в адресе выпускающей компании поздние данные — офис переехал в 1974 году… Это начальный уровень. Дальше намного интереснее».