«У всех исполнителей раздвоение личности»

— Несмотря на то что многие англичане играли и играют блюз, все-таки это очень американская музыка. Вам как-то помог тот факт, что вы столько времени провели в Америке?

— Похоже, что так. Я действительно стал лучше понимать эту музыку. Поскольку мне было удобно говорить, думать и чувствовать, как американец, то и петь стало легче. К тому же я вообще стал каким-то более уверенным в себе в результате работы над «Хаусом». Понял, что никому ничего не должен доказывать, что, в свою очередь, позволило мне быть честнее в музыке. Что же до английской и американской школ блюза, мне кажется, что человек может играть хорошую музыку вне зависимости от места и времени рождения.

— По поводу времени: как вы вообще относитесь к современной музыке, следите за ее состоянием? И есть ли у вас любимые блюзмены из нынешних?

— Я слежу, но не особо внимательно. Много слушаю радио, потому что мне нравится натыкаться на песни, которые я сам ни за что бы не включил. А в айподе у меня плейлист — как гоночная трасса. Из современного блюза я многих люблю, но Доктора Джона — практически больше, чем жизнь.

— Даже Мадди Уотерс в свое время успел заявить, что чистый блюз больше не существует. Что вы на это скажете? Вам важно восстановить «подлинный» блюз?

— Я преклоняюсь перед всем, что Мадди Уотерс когда-либо говорил или думал, по любому поводу. В то же время мне кажется, что многие люди замыкаются на своем представлении о блюзе как о каком-то пыльном библиотечном реликте. В этой музыке есть необыкновенные красота и радость, которые совершенно не зависят от исторического контекста, — как это бывает с любыми великими произведениями искусства. Я вообще не думаю, что это дело музыканта — учить истории.

— А в вас самом «есть блюз»? Вы играете чужие песни, многократно перепетые и завязанные на долгой традиции исполнения, — насколько в них остается пространство для собственных эмоций?

— Во мне просыпаются самые разные чувства, аудитория тоже, надеюсь, не остается равнодушной. И это главное — даже если эти эмоции не пересекаются с тем, что автор вкладывал в песню, когда писал ее. В этом вся суть исполнения: неважно, играешь ли ты роль или играешь на гитаре и поешь. Ты включен в процесс, но в то же время наблюдаешь за ним со стороны, смотришь и слушаешь. Так что у всех исполнителей раздвоение личности. По моей музыке все равно всегда будет слышно, что я — белый англичанин из среднего класса.

— Ваш альбом целиком состоит из чужих песен, кавер-версий. Есть шанс, что вы запишете альбом с собственными песнями? Вы пишете песни?

— Да, пишу, но мне всегда казалось, да и до сих пор кажется, что в мире существует слишком много хороших песен, про которые современные слушатели почти ничего не знают.

— Вам не приходило в голову оставить актерскую карьеру и целиком сосредоточиться на музыке?

— Очень даже приходило. Все зависит от того, сколько человек придет на мой концерт. Я серьезно. Ничто не сравнится с живыми  выступлениями, наверное, это лучшее из того, что придумало человечество. Ну хорошо, огонь еще ничего. Но концерты точно на втором месте.

— Вы играете на гитаре, фортепиано, ударных и саксофоне. Когда вы успели освоить все эти инструменты?

— На фортепиано я начал учиться играть еще в 6 лет, мою учительницу звали миссис Хейр. Она наверняка была очень милой женщиной, однако у меня от нее остались не лучшие воспоминания. Что же до остальных инструментов, то я до сих пор толком их не освоил, так, валяю дурака — но обязательно начну брать уроки. Из всех инструментов мне ближе всего фортепиано, потому что я не из тех, кому нужно все время двигаться. Я люблю сидеть, а с гитарой это не так просто делать.

— Вообще, кто появился в первую очередь? Археолог, антрополог, комик, актер или музыкант? Почему актерская игра стала в итоге для вас важнее всего прочего?

— Первым появился ребенок с широко открытыми глазами — и он же, думаю, уйдет последним. Не могу сказать, что актерство стало однажды важнее всего остального — просто однажды я увидел, что вот оно, рядом со мной, как Эверест, который нужно покорить, только пониже и дышится там легче. А теперь я нарушил негласное правило, что актеры должны играть, а музыканты — музицировать.

— И поэтому вы теперь можете компетентно сравнить одно с другим. Чем отличаются ощущения на сцене, когда ты играешь роль и когда ты играешь в группе?

— Мне кажется, ключевое различие между музыкой и актерской игрой в том, что когда ты играешь в театре или кино, ты прячешься, в каком-то смысле растворяешься в среде. А с музыкой наоборот — ты пытаешься максимально оголиться. Обнажить себя, песню, инструмент. Не могу сказать, что много времени провел с театралами, но компания музыкантов мне очень приятна. Во всяком случае тех, с кем я играю.

— До того как вы выпустили альбом, самым, наверное, известным, что вы сделали в музыке, были ваши музыкальные пародии из «Шоу Фрая и Лори». Наверное, это немного натянуто, но эти пародии как-нибудь повлияли на то, как вы смотрите на свою музыку?

— Я писал пародийные песни о тех вещах, которые я люблю, и пародировал музыкантов, которых я люблю. Собственно, в то время это был единственный способ исполнить музыку живьем. Теперь я подрос и бросил пародии. И сам теперь превратился в мишень для пародий. Кому охота — валяйте.

Хью Лори выступит 24 июня в Петербурге в концертном зале «Октябрьский»; 25 и 26 июня в московском Magic Center (на первый день в Москве все билеты уже проданы).