«В России очень старые звезды». Глава Navigator Records о поп-революции

Созданный Алексеем Козиным лейбл Navigator сейчас является, безусловно, крупнейшим в индустрии игроком в области российского рока: все главные альбомы последнего времени в этой нише — от «Иначе» «ДДТ» до «Жить в твоей голове» Земфиры — изданы именно здесь. Менее маститые клиенты лейбла — это, например, группа «После 11» и панки F.P.G.

— Ну что, будете спрашивать про то, как умирает индустрия? (Смеется.)   

— Да нет, почему? Необязательно. Нам скорее интересно, чем она живет. Почему лейблы не подписывают новых музыкантов или подписывают не тех, почему радио их не крутят…  

— Как это? Играет радио новые группы. Неужели вы рассчитываете на то, что оно группу Pompeya будет крутить? Мы просто, как правило, в эфире замечаем только ту музыку, которая нам нравится или которая раздражает. Тут все ведь очень просто. Хит либо есть, либо его нет. Все знают, как сшить штаны, но придумать джинсы удается далеко не каждому. Так и здесь. Песня или работает, или не работает. Я искренне думаю, что сейчас вообще для музыкантов райская ситуация. Ты от аудитории на расстоянии клика. Но только при этом почему-то художников и дизайнеров с каждым днем больше и больше, а мир все уродливее и уродливее. И нечего здесь на лейблы пенять или на радиостанции. Тем более… Знаете, как говорится: не жили богато — нефиг начинать. Если говорить про музыкальную индустрию, то я считаю, что последние 20 лет просто были потеряны.  

— Почему?  

— Потому что не сложилось системы, при которой существует и репродуцируется класс людей, профессионально этой индустрией занимающейся. Не существует работающей схемы, определяющей, как человек попадает в рекорд-бизнес или промоутерство, и как он в нем развивается. Лейблы не оттачивали навыки работы с артистами, развитие их карьеры и много чего еще просто не делалось и не делается.  

— Так по какой причине-то?  

— Да по той же причине, по которой вы, если зайдете в университет, почти не увидите там молодых преподавателей, а если зайдете в больницу — почти не обнаружите там молодых врачей.

— Ну это все-таки государственные учреждения, а тут бизнес.  

— А это не так важно в данном случае. Существуют профессиональные навыки, должна быть система передачи этих навыков. Вот в советский период была фирма «Мелодия», единственный государственный лейбл в стране, и вокруг этой гигантской конторы все вращалось. Существовала отдельная отрасль, которая занималась, как бы это сейчас назвали, продюсированием; существовал ансамбль, который мог профессионально записать музыку и сделать фонограмму. Да, может быть, все это звучало немного одинаково — точно так же, как все, что тогда производила промышленность, выглядело немного одинаково, — но при этом все нитки и швы там были по ГОСТу. А потом в один прекрасный день все это исчезло. Появился воздух. Только прошли годы, а многое осталось точно так же, как было, когда развалилось. Возьмите хит-парад «Нашего радио» — там молодым считается артист, который 10 лет на сцене, за редким исключением. Это своего рода диагноз. У нас в России очень старые звезды — мы работаем с одним англичанином-продюсером, он часто этому удивляется. Возьмем, условно говоря, Элтона Джона — со всем его талантом, исполнительским мастерством и так далее. Чувак был в топе всего 15 лет. Сейчас это уже артист для взрослой аудитории, отчасти нишевой. Притом что он по-прежнему потрясающий мелодист, безупречный исполнитель и так далее. А в России? У нас многие  звезды умудряется быть по 30 лет в топе, причем с одной и той же песней, а некоторые даже с одной и той же «бочкой». (Смеется.) И я даже не говорю, что это плохо. Это некая данность. В России, например, не существует скаутинг как профессия. То есть вообще. Когда я общаюсь с коллегами из зарубежных рекорд-компаний и говорю, что сам отслушиваю демки, на меня смотрят, как на идиота.  

— Так а в чем проблема-то? Почему за эти 20 лет система не сложилась?    

— На Западе практически исключена ситуация, когда человек может прийти в рекорд-бизнес и начать им заниматься, не имея никакой практики. То есть всегда, как правило, есть бэкграунд: либо ты работал в студии, либо на радио, либо в журналистике. Ну, нормальная логика, профессиональное развитие. А у нас в 90-е в музыкальный бизнес приходили, просто потому что торговали чем-то. Я знаю людей, которые оказывались в этой среде, просто изначально устроившись кладовщиком на склад кассет. Людей, которые одежду продавали на рынках, а рядом кто-то торговал компакт-дисками, — ну и как-то они тоже начинали этим заниматься. То есть их в рекорд-индустрию совершенно не любовь к музыке приводила. Люди могли руководить рекорд-компанией, при этом у них дома даже полки с альбомами не было.  

— А вас что в индустрию привело?  

— Мне всегда музыка нравилась. И когда я был студентом, я, естественно, искал возможности дорваться до места, где много музыки. Одним из таких мест была радиостудия. Стал ведущим. Потом стал помогать каким-то знакомым, в частности, одной группе. Я вел переговоры с компаниями, делал промо. В итоге они оказались на контракте. Вскоре меня позвали в авантюру: дистрибьюторская компания хотела делать рекорд-лейбл; так образовался CD Land Records. Я подумал — ну ладно, чего, если я обосрусь, про это никто не узнает.

— И как?  

— На первом проекте обосрались, естественно. Это была группа «Сегодня ночью». Я был против контракта, но все считали, что раз Лагутенко говорит, что круто, значит, круто. Нет, музыка-то у них прикольная, но я просто не представляю себе «Олимпийский», набитый эгоистами. А хотели-то именно этого. Уже тогда изнанку этого бизнеса понаблюдал во всей красе. Что это за рынок, как он регулируется, как его участники договариваются между собой. Скажем, я с удивлением узнал, что несколько компаний принадлежало одному и тому же человеку, и использовались они только для того, чтобы имитировать конкуренцию, когда артист предлагает пластинку на продажу, — это же еще были времена, когда диски позволяли безумные деньги зарабатывать. Цивилизацией для меня там и не пахло, это было дикостью. В том числе и поэтому мне не очень интересно было дистрибуцией заниматься — мне интереснее было добиться того, чтобы артист на радио зазвучал, чтобы у него концертный график был. Вот этим и занимались, несколько проектов сделали. Самый большой, пожалуй, — это «Звери». Хотя в них на старте не верил никто. Я помню, один из редакторов одной радиостанции, когда мы к нему приехали по поводу размещения, на глазах у несчастного Александра Войтинского (продюсер группы — Прим. ред.) просто выкинул диск в мусорную корзину. Мне куча народу говорила: вы зря тратите время, зачем это надо, если есть «Мумий Тролль»? А мы отвечали: оставим «Тролля» старшим сестрам. Нас интересуют младшие.  

— А вы почему в них поверили? Как вы определяете — брать артиста или не брать?  

— Есть хит — есть артист. Нет хита — извините. Ты можешь сходить с ума по поводу аранжировок, имиджа и всего остального, но, по большому счету, все это будет интересно только тебе и твоим френдам в фейсбуке. И от всех своих знакомых тоскливых менеджеров, пекущихся о бонусах и об авиабилетах в отпуск со скидками, ты будешь отличаться просто тем, что иногда музицируешь. До фига людей, которые и существуют в таком режиме. И это нормально. С точки зрения профессионализма меня интересуют те, кто играет в высшей лиге, или те, кто может потенциально в ней играть. Понятно, что сегодня интернет — это очень серьезный инструмент и показатель, но все равно: лучше радио для музыки пока по-прежнему ничего не придумали. И каким бы ретроградом ни был музыкальный редактор станции, если песня дает рейтинг, он будет ее играть рано или поздно.

— Вы так уверенно говорите про радио. Думаете, оно долго еще будет работать?  

— Радио будет работать всегда. Уверен в этом абсолютно. Тебе может надоесть листать музыку в айфоне или еще где-то, и ты радио включишь фоном, и оно останется звучать. Или ты его просто включишь, чтобы новости услышать, если за рулем. Радио не мешает читать, оно куда гуманнее, чем телевизор. Даже если посмотреть на рейтинги — радио не теряет аудиторию так, как теряет ее телик. И у него не стареет аудитория так, как у телика. Надо понимать, что основные потребители музыки — это всегда тинейджер. Даже когда ты в 35 лет покупаешь пластинку, тобой все равно двигают какие-то твои комплексы подростковые, ты ее слушаешь во многом для того, чтобы вспомнить, каким был в 17. А тинейджер зачастую не может самостоятельно принять решение, он не уверен в себе и будет пробовать искать. У них масса свободного времени, все интересно и все ново. Радио будет доставать их, так как радио дает доступ к музыке бесплатно. Большая часть того, что слушают у нас во «Вконтакте» или в «Яндекс.Музыке», в любом случае играет на радио.  

— Ну даже если допустить, что это так, — вы уверены, что музыка всегда так будет важна для подростков? Разве сейчас она уже не проигрывает видеоиграм в этом плане?  

— Музыка — очень удобный инструмент, чтобы экранироваться от родителей, чтобы всему классу показать, что ты такой или другой, чтобы послать мир в жопу, наконец. Я думаю, подростки поэтому ей всегда будут внимание уделять. Это очень важное средство социализации. Аудитории очень важно, что человек на сцене одного с ней поколения, что то, что происходит, происходит здесь и сейчас. В конце концов, это один из способов почувствовать время, плюс найти ответы на те вопросы, которые тебя волнуют.  

— Почему же сейчас не появляется больших подростковых героев, по большому счету?  

— Они появятся. Я думаю, что за любым регрессом следует новый виток. Весь вопрос в том, кто первый сделает, не побоится и заработает. Это неизбежно. Другое дело, какую музыку этот герой будет играть. У нас танцевальная музыка недоразвита очень. В мире-то ее сейчас куда больше, чем рока. Да и даже у нас, если посмотреть, что происходит: сплошные юбилеи и мемориальные мероприятия, от этого как зритель и слушатель устаешь.

— Занятно, что вы говорите про танцевальную музыку, притом что Navigator как раз выпускает рок в первую очередь.   

— Есть вещи, которые получаются, а есть вещи, которые хотелось бы, чтобы получались. У нас каталог-то большой, просто в концертном отношении такие артисты самые стабильные. Плюс — хочется делать то, что чувствуешь. Я не уверен, что Шевчук стал бы работать с компанией, которая занимается какой-то оголтелой попсой. Важно все-таки обеими ногами на земле стоять. Понятно, что у нас в любом случае никто не покупает пластинку из-за того, что ее издал какой-то лейбл, как на Западе, но я не хотел бы, чтобы артисту было стыдно за компанию, а компании — за артиста. Мы пробуем делать что-то новое, может, осторожно, но пробуем. Рок-каталог — это единственное, что сейчас стабильно продается. Плюс с год назад мы начали работать и как продакшн-компания — и сейчас делаем достаточно приличные вещи другим фирмам и артистам.  

— Вы сказали, что сами отслушиваете демо. И что вы слышите?   

— Могу сказать, что, если говорить о молодых группах, сейчас вырос уровень исполнительский. И я понимаю, почему: стал лучше доступ к информации и музыке, этим не могло похвастать предыдущее поколение. И рано или поздно количество перерастет в качество. Тут еще важно вот что — есть же разные пути к аудитории. Я вот являюсь сторонником того, чтобы артист сначала зазвучал по радио. Но это не единственный путь — и даже радио может сработать и не сработать. Я могу, как профессионал, сделать для карьеры артиста все что можно, но я не могу гарантировать, что люди его полюбят. Нужно понимать, что в итоге все упирается в материал, в его качество и в самого артиста.  В любом случае, решает все равно аудитория, и последнее слово — за ней.  Это же очень отдельная штука — ожидание героя. Все должно сойтись. Я помню, Айзеншпис рассказывал про Цоя: мол, тогда витало в воздухе, что кто-то должен прийти — но чтобы «Кино»?! Типа — если бы ты знал, как Цоя гнобили за драм-машинку; как он начинал комлексовать, оказываясь в любой богемной компании, от того, что он пэтэушник, ну и так далее. На самом деле, объяснить, почему не стреляет, подчас проще, чем почему стреляет.     

— Ну давайте, может, тогда по конкретике. Вот вы упомянули группу Pompeya. У них же вроде неплохая ситуация. Они в Москве тысячу человек собирают, в другие города ездят триумфально, по Первому каналу их показывают, все у них неплохо.  

— Знаете, я помню разговор с одним рок-героем 15 лет назад: он мне тогда объяснял, что русский — язык лохов, на нем ничего приличного нет, надо петь на английском, через пять лет все изменится. Прошло уже три раза по пять лет, а изменений что-то не видно. Что касается Pompeya — ну понятно, что это такая игра в эстетов, что люди, которые на них приходят в регионах, соотносят себя таким образом с неким коммьюнити столичным. Но тут вопрос — за что ты борешься? Если ты поешь на английском языке, то для тебя задача-максимум должна быть — место в британском чарте. А желательно — несколько мест. Потому что поводов обмануть себя, конечно, миллион, но матрицу, в которой мы находимся, пытались переформатировать и 10, и 20 лет назад, а все равно страна слушает 70 процентов музыки на русском языке без какого-либо квотирования. И если Pompeya едет в Самару — они все равно там интуристы. Вопрос не в том, едут ли они туда сейчас, а в том, будут ли они там нужны через 10 лет. Мне все-таки кажется, что нужно делать то, что естественно. Странно петь на иностранном языке, если ты на нем не в состоянии думать.

— Ну а вот группа NRKTK, например. И по-русски поют, и с гитарами.   

— Они мне очень симпатичны. Но 5 лет назад это был глоток свежего воздуха, а сейчас... Как компании, в ситуации андеграундной карьеры с артистом мне делать нечего. Компании имеет смысл работать, если есть точка роста, — там, где у тебя есть 500 человек и есть понимание, как сделать 5 тысяч. Клубная аудитория не может быть бизнесом — это твоя страховка, что ты не останешься без куска хлеба, это твой творческий камертон, но не более.  

— Я просто вижу у вас на столе диски, вами изданные, — «После 11», F.P.G. Неужели у них, по-вашему, есть точка роста, которой нет у NRKTK?  

— «После 11» нужна большая песня. Когда мы начали сотрудничество, у них уже была песня в эфире, и это было аргументом, но с ними должно что-то еще более существенное произойти. Юра — сонграйтер с потенциалом, и музыканты они очень крутые, людям просто нужен стимул, чтобы прийти на их концерт. И верю, что он появится. Что касается F.P.G., то это панк-аудитория, и это фарватер, в котором понятно, как двигаться, и достаточно устойчивая аудитория. Да, это рост от маленьких клубов к клубам побольше. Мне просто это музыка близка, но конкретно в рок-сегменте сейчас, мне кажется, исключен взрывной рост. Тинейджеры рок не слушают. Рок слушают тридцатилетние, которые к нему привыкли.  

— Почему вы тогда не беретесь за хип-хоп, который слушают тинейджеры? Или это не ваша музыка?

— Да нет, мы брались. Вот Баста Высоцкого читал в саундтреке к «Высоцкому», еще какие-то штуки мы делали. Но я не думаю, что аудитория хип-хопа будет расти так, как она росла до этого. Пики в определенном смысле уже прошли. Взорваться по-настоящему может музыка, которая прикольна для тех, кому сейчас 15–17 лет. Хип-хоп слушают уже люди чуть постарше. Мы бы с удовольствием поработали с кем-нибудь плотнее, но пока такого артиста нет. Сегодня я не верю в рок-революцию. Альбомы «Сплина», Шевчука, Земфиры объективно более интересны, чем альбомы молодых исполнителей. Совсем по-другому дело обстоит с поп-музыкой. Звезды старые, альбомов фактически не выпускают, вяло отстреливаются отдельными синглами, сковырнуть их по большому счету ничего не стоит. Так что поп-революция сегодня более реальна.