«Мы придумали музыку, с которой трудно попасть в обойму. Может, это нас и сберегло»

— Я как-то неожиданно для самого себя обнаружил, что «Годы геологов» — первый ваш номерной альбом за пять лет, ни много ни мало. Изрядный перерыв получается.

— Ну, в общем, да. Много прошло этапов — и то, что мы называли «Негрузовиками», и какие-то пертурбации в составе… В принципе, мы хотели записать альбом гораздо раньше. Одна из попыток вылилась в «Стилизацию послевкусия» — у нас тогда был кризис, какое-то такое уныние внутри, не было бюджета, ну и мы решили, что надо зафиксировать 6 важных песен. А потом кризис минул — и после «Стилизации» прямо поперли новые песни.

— А этот кризис — он откуда взялся?

— Да как-то все одно к одному. У нас не получалось нормально записать ни альбом «Грузовиков», ни альбом «Негрузовиков», все время что-то откладывалось. У нас внутри-то всегда все было в порядке — но вся наша независимая музыка, так называемая, всегда ведь подвержена таким магнитным бурям. Как внутренним, так и внешним. Со звукозаписью вообще все непросто. В общем, я бы сказал, что перерыв был вызван тем, что мы просто копили силы и деньги.

— «Годы геологов» и правда кажутся преодолением кризиса. В «Стилизации послевкусия» было много надрыва, здесь все как-то поспокойнее с точки зрения интонаций, поклассичнее, что ли.

— Просто шуточные, хулиганские песни, из-за отсутствия которых «Стилизация» выглядела такой однобокой, — они все вошли сюда. Да и вообще все непригодившиеся, не созревшие еще тогда детали. Там есть песен пять, которые мы придумали еще в период презентации «Ищу друга». Насчет того, чувствуется ли там какая-то зрелость… Не знаю. Ваш коллега Саша Филимонов вообще назвал этот альбом панковским — но, наверное, можно быть зрелыми нигилистами и панками. Для нас внутренне ничего не изменилось, наше мироощущение — оно такое же, что и было. Другое дело, что, если говорить сугубо о музыке, то все изменилось с тех пор, как Ростислав стал использовать семплер. Возвращаясь к тому же кризису — ну понятно же, что, используя бас и барабаны, тяжело постоянно находить свежие решения. Так или иначе ты все равно упрешься в тупик, когда так мало гармонических инструментов. Когда мы записывали «Ищу друга», мы пошли на эксперимент и расширили эту палитру с помощью Андрея Алякринского и его интересных идей. А сейчас Слава стал играть с этим семплером — а кроме того, от «Негрузовиков», где он играл на гитаре, у него остался целый арсенал гитарных примочек. И мы их все применили еще и в «Грузовиках». То есть сейчас у Славы один канал идет басовый, а другой — гитарный, и в нем он жмет на все эти свои педали, овердрайвы, вау-вау и так далее. Оттого во многих песнях появилось ощущение, будто там гитара звучит — только без высоких частот. Ну и вообще, мне кажется, палитра стала чуть шире. Вообще, этот альбом и правда подходит под определение геологических ископаемых. В нем есть и новые образцы, и достаточно реликтовые вещи. Он даже в чем-то похож на сборник — просто на сборник песен, записанных в одно время в одной студии одним звукорежиссером.

— А в какой студии, кстати? Я что-то слышал про то, что она где-то чуть ли не в заброшенной хижине в горах.

— Эту студию человек, зовут его Сергей, построил с нуля. Поселился в деревне, которая называется по-старому Спиваковка, а сейчас, кажется, как-то вроде Железные шахтари — но все равно все называют ее Спиваковка. Находится она в Изюмском районе, на границе Донецкой и Харьковской областей. Прямо в чистом лесу стоит прекрасный дом — с каменной комнатой для записи барабанов, вообще с отличной акустикой. Там же есть что-то вроде отеля для музыкантов — ну и, в общем, ты можешь практически полностью отрешиться от современного мира. Там практически не работает мобильная связь, нет интернета, людей тоже нет, только изредка собаки лают и приходят какие-то неожиданные животные типа кабанов или лис. То есть мы жили неделю абсолютно как затворники. Приходили, включались, читали книжки. Сергей все время подбадривал наш дух тем, что включал нам на видео, допустим, концерт Talking Heads, в студии наверху звучали на репите диски The Doors и Тома Уэйтса. В общем, ничего особенно урбанистического там не было, достаточно экзотично для обычных городских жителей — выбраться в такую глубинку. Ну и, наверное, дух этой Спиваковки на записи в какой-то мере присутствует — хотя, конечно, мы все-таки там именно записывали уже отрепетированную программу. Не сочиняли.

— Еще мне показалось, что «Годы геологов» — более абстрактный альбом по сравнению с предыдущими «Грузовиками». Все-таки раньше у вас было больше песен-историй, здесь все держится на каких-то полунамеках, полутонах.

— Это случайно, я думаю. Действительно — когда поперли новые песни, там оказалось очень много символов, которые откуда-то берутся. Но с другой стороны — ведь когда «Грузовики» начинались, все было в таком ключе. Какие-то фразы, ничего непонятно… И когда у меня были определенные внутренние метания, как отделить «Грузовики» от «Негрузовиков»… Все-таки истории, сюжетность — это скорее мы оставляем для «Негрузовиков», а сюда ближе вот такой стиль. Вот такой внутренний пакт я сам с собой заключил. При этом там есть те же «Годы геологов» или «Паровозы» — это очень старые тексты, и это был интересный опыт: поработать со своей юношеской лирикой. Все авторы ведь этого обычно очень стесняются и стараются откреститься от этого, вычеркнуть и забыть.

— И как вам этот опыт? Насколько те вещи, которые заложены в этих текстах, совпадают с вами нынешним?

— Совпадают, совпадают. Главное — абстрагироваться. Стараться не думать, что ты их написал, а просто петь — и все. То есть это практически кавер-версии. Я вот помню свои ощущения, когда мы записывали первый альбом. Это было через три года после того, как мы эту программу придумали, чтобы выступить на фестивале, — ну эту историю все знают, как мы случайно собрались и все такое. В общем, все это было сочинено настолько сиюминутно, что когда я стоял в Питере у микрофона на студии «Добролет», перед Андреем Алякринским, который казался мне гуру звука и инженерной техники, мне вдруг стало так стыдно! Если бы я знал в самом начале, что так серьезно все это буду записывать, я бы, конечно, эти тексты продумал бы тщательнее, что-то бы изменил, глубже бы задумался о том следе, который оставят в истории «Колеса» и «Черешни»… (Смеется.) Вот с этими песнями точно так же. Ты с одной стороны думаешь — ну конечно, все это коряво, наивно, по-детски. А с другой — ну ведь все равно это ты. Да и у многих, кто эти песни слышит без предыстории, не возникает к ним никаких вопросов. Что говорит о том, что, какие бы внешние факторы ни влияли, мы за 17–18 лет сильно не меняемся. Мы остаемся такими же.

— Вы сказали про новые символы, которые откуда-то берутся, — что это за символы? Ну вот песня «Медуза», скажем…

— Да, давайте я скажу про «Медузу», это проще всего. «Медуза» появилась, после того как мы встретились с одним нашим старым знакомым, который теперь занимается бейсджампингом. Прыгает с парашютом с разных скал, гор, высотных домов, с Останкинской башни и так далее. А раньше мы его знали как абсолютно нормального человека, ни к чему такому не склонного. И получилось, что мы взглянули на мир немножко его глазами — глазами человека, у которого постоянно прилив адреналина, который на эти секунды, минуты испытывает радость полета… Честно говоря, это было потрясение. Не то чтобы мне захотелось прыгать, но просто когда тебе рассказывают историю твоего друга, который был когда-то совсем другим, тебя довольно сильно шибает. И по приезду домой возникла песня — такая история людей, которым интересно, как когда-то Икару, приделать себе крылья и ощутить эту радость полета. И в конце мы вставили документальный диалог из очень неприятной истории, которая случилась прямо на глазах нашего приятеля. То есть перед ним у человека не раскрылся парашют — и ты следующий должен прыгать и должен принять решение, хватит ли у тебя смелости.

— Судя по песне «Какие пластинки вы слушали в 2009-м году», вы очень много чужой музыки слушаете. Есть какие-то соображения по поводу того, что с ней сейчас происходит?

— Много слушаю, да, честно говоря, голова пухнет от количества. Но, честно говоря, сейчас у меня какой-то странный период. Наступило пресыщение. Музыки настолько много, что… Нет, ее не тяжело слушать. Слушать легко. Тяжело полюбить. Тяжело ее как-то классифицировать, понять, насколько она крута — как это можно было сделать в 90-х, когда казалось, что какой альбом ни выходит, то шедевр. Сейчас с этим тоже тяжело. Я не могу понять, так ли хорош последний диск Пи Джей Харви, как ранние ее альбомы 90-х. Мне вообще у людей, как правило, нравится все. Я стараюсь ценить артиста за его глобальный вклад в большое музыкальное дело, мне сложно перечеркнуть чьи-то былые заслуги и предать его анафеме. Иногда знакомые спрашивают — «Ты что, до сих пор слушаешь U2?! Они же последние 15 лет ничего интересного не записывали». Я так не могу. А с песней «Пластинки» все было очень просто — я взял свой плеер и посмотрел, какие альбомы слушаю в данный момент.

— Вы много пели про футбол и вообще явно им увлекаетесь. Как вам минувший Евро? Он же рядом с вами проходил совсем.

— Мне кажется, Евро на жизни страны хорошо отразился. Страна месяц жила праздником, а эйфория — это всегда прекрасно. Наши граждане увидели нормальных европейцев. Ну не совсем нормальных — разрисованных, в костюмах, но все равно: это очень положительный момент. Я сам никуда не ездил, к сожалению, — мы как раз занимались сведением плотно. А что касается футбола… Мне этот чемпионат показался на удивление стерильным. Мало карточек, мало пенальти. Не знаю, может, это так работает программа «Respect», что игроки так толерантно относились к друг другу, — но я не могу вспомнить ни одной крупной заварушки. Учитывая, как чемпионаты всегда проходят, какие страсти там кипят, то, насколько легко все проигрывали и отдавались своей участи… Хотя я не знаю, хорошо это или плохо — все эти низменные футбольные чувства. Когда тебя переполняют такие эмоции по поводу того, к чему ты не причастен. Я с радостью смотрел матчи нашей сборной, хоть она ничего и не добилась и не вышла из группы, — во всяком случае, мы показали характер. Но вообще я стараюсь эти штуки в себе задавить. Потому что с них легко переключиться на агрессию. А надо ведь всегда уважать соперника — каким бы несправедливым, злым и лютым ни казался его вариант победы.

— Альбом же еще выходит аккурат к 15-летию группы. И я поймал себя на таком вопросе — как вам вообще удалось продержаться? Я имею в виду, что группы вашего поколения — они либо прорвались в мейнстрим и стали большими, как, не знаю, «Би-2» или там «Мумий Тролль», либо просто пропали с радаров. А вы все еще здесь — и все еще существуете как-то отдельно от всего.

— Я думаю, в этом и причина. Мы придумали музыку, которую сложно вовлечь в мейнстрим, с которой куда труднее попасть в обойму, в ротации. Наверное, это нас и сберегло. Мы не испытывали всех тех потрясений, которые выпали на долю многим нашим ровесникам, когда тебе постоянно надо жить в этом бешеном графике. Ну все же знают, что музыканты живут с концертов, а значит, нужно чесать как можно больше, потому что никто не знает, что будет дальше, а вдруг тебя завтра продюсер уволит, а вдруг еще что-то — ну и так далее. Мы не были широко популярными, мы не хлебнули этой славы, когда тебя крутят безостановочно на радио, и каждая собака знает тебя в лицо, и ты не можешь 5 метров пройти по улице. И вот это, может, нас и сберегло как творческую единицу. Чего кривить душой — не так-то просто заниматься музыкой 15 лет и все это время быть «широко известными в узких кругах». Но все равно ведь — бывают эти моменты счастья, эйфории, вот такие же, наверное, когда с парашютом летишь… Мы как-то ко всему философски относимся. Главное, что нам до сих пор не надоело. А вообще — это хорошая выучка. Когда ты, грубо говоря, не избалован. Мы же тоже много повидали всего. Мы часто бок о бок выступали с более успешными артистами. И честно говоря, грустно смотреть, как у них все устроено, — ты видишь, что для них это рутина. Они выходят на сцену, и им не приходится никого завоевывать, ничего никому доказывать. Мне кажется, нам в этом плане повезло больше.

— Но при этом у вас были когда-нибудь иллюзии, что вы сможете вписаться в эту систему, стать в ней своими?

— У нас всегда было ощущение, что мы против шерсти. Может, это смешно выглядит, наивно, но мы сразу себе говорили, что мы против всех и ни в какую попсу не продадимся. При этом врать не буду: в самом начале, когда мы сделали нашу первую программу, мне казалось, что мы делаем такой инди-поп. Что это вполне может стать нашей манчестерской волной, что она станет популярной, что кассеты начнут скупать все. Но через год-два мы вдруг осознали, что наша музыка очень сложна для среднестатистического слушателя. Тем более на Украине тогда котировались совершенно другие исполнители. Так что мы двинули в Россию — и думали, что где-то там все-таки придемся ко двору. Конечно, мы не хотели миллионов или дворцов спорта. Мы хотели быть услышанными, хотели иметь право на песню, на высказывание. Но как-то так сложилось, что и в России все эти 12 лет нас никто не встречал с распростертыми объятиями. Все нас хлопают по плечу, все нас уважают, все говорят, что музыкантов нашего уровня нет, — но своими мы нигде так и не стали. Не знаю. Может, мы такие изначально негибкие.

— То есть?

— Ну была однажды любопытная история. Мы только-только подписали контракт с лейблом «Мистерия звука» на выпуск альбома — и они нас в приказном порядке позвали в Москву, чтобы разогревать группу «Король и шут». И мы, конечно, взбунтовались. Сказали, что это глупо, это не наша аудитория, никогда эта публика не будет слушать наши песни. Ну и получили, конечно, большой щелчок по носу. После этой истории лейбл, видимо, исключил нас из перспектив своего развития. То есть, возможно, мы сами усложнили себе путь. Я знаю десятки музыкантов, которые поехали бы даже не задумываясь. Ну как — большой клуб, тысячи людей, конечно, мы зажжем! А мы прекрасно понимали, что будет провал, что максимум, чего мы добьемся, — это того, что в нас будут бросать банками из-под пива. И таких историй было, в принципе, предостаточно. Когда нам что-то не нравилось, мы предпочитали остаться на своем маленьком участке поля — зато знали, что это наш участок.

— Странно: прослушав столько альбомов «Грузовиков», я кажется, примерно представляю себе, что вы за человек, — хоть это представление, может, и неверное. Но почему-то совершенно не представляю себе, в каком месте вы живете, что такое город Днепропетровск.

— Знаете, город Днепропетровск — это часть ответа на вопрос, как мы выжили. Он послужил таким надежным коконом — после любого, даже самого громкого успеха мы все равно садились в поезд и ехали домой. И поэтому не теряли головы. А город… Город большой, один из самых крупных на Украине, индустриальный. Я думаю, любой человек, который живет не в столицах, который не понаслышке знает, что такое провинция, может легко его себе представить. Это город, в котором до сих пор котируется хеви-метал, город, где такие группы, как мы, спустя все эти годы вызывают удивление, ухмылку, недоумение. Но не подумайте, я не с обидой говорю. С иронией скорее. Мы иногда вели разговоры о том, что переехать, но когда вопрос вставал по-настоящему, становилось понятно: мы трое взрослых людей, со своими семьями, своими домашними животными, а там надо будет снимать на всех какое-то одно жилье, как-то выживать… Нас это сразу пугало. И слава богу, может быть.

Новый альбом группы «И друг мой грузовик» «Годы геологов» можно скачать на сайте Kroogi.com бесплатно или за деньги

Петербургская презентация пластинки состоится в клубе Fish Fabrique Nouvelle в пятницу, 13 июля, а московская — в субботу, 14 июля, в клубе Gogol'