Штормовое предупреждение

1930 в Гаване, в квартале Кайа-Уэсо, родилась Омара Портуондо 1945 Омара Портуондо начинает работать танцовщицей в самом популярном гаванском кабаре «Тропикана» 1948 песня Омары Портуондо впервые звучит на радио 1952 Омара вместе с сестрой собирает один из первых на Кубе женских вокальных квартетов Cuarteto Las D’Aida 60-70-е Омара – единственная из квартета – остается на Кубе, становится певицей №1 кубинской эстрады, выступает в странах соцлагеря, дает концерт в Москве 1997 Омара Портуондо принимает участие в записи проекта Buena Vista Social Club 1998 альбом Buena Vista Social Club получает премию Grammy 2000 выходит сольный альбом Омары «Buena Vista Social Club presents Omara Portuondo» 29 октября 2002 Омара Портоундо даст единственный концерт в Москве. Накануне ее приезда Алексей Казаков отправился на Кубу, чтобы встретиться с певицей и услышать музыку ее города.

27 сентября
Лилли двигалась не торопясь, с каждым днем все больше набирая силу. 23 сентября, когда она была в районе Антильских островов, ей присвоили звание тропического шторма. Затем она отправилась на Ямайку – там Лилли стали называть ураганом. Мужчина на экране телевизора в гаванском аэропорту расстроенно смотрел на карту с маршрутом ее передвижения и предупреждал, что надо готовиться к худшему. Если Лилли вдруг не свернет с пути, к первому октября она появится в Гаване. Как раз первого октября я должен был встретиться с Омарой Портуондо, женщиной, благодаря которой еще в 50-е годы в кубинском испанском появилось слово «filin» (от английского «feeling» – «чувство»). Так кубинцы называли песни Омары – немного босса-новы, немного американского джаза и много меланхолии. В этих песнях цветы умирают от слез, которые проливает девушка; возлюбленные, взявшись за руки, умирают от жажды. Единственное, что не умирает, – это любовь, даже если случилась она двадцать лет назад.

Красивая мулатка в офицерской форме, сидевшая в будке паспортного контроля, долго разглядывала мой паспорт, а затем строго спросила:

– Что будете делать на Кубе?

– Собираюсь взять интервью.

– У кого?

– У Омары Портуондо. Знаете ее?

– La novia, – ответила мулатка («la novia» – «невеста»). – La novia del Filin. Каждый кубинец знает, кто такая Омара.

В этот вечер в городе повсюду горели костры. Большинство улиц Старой Гаваны были перекрыты. Вместо машин на улицах стояли котлы с кальдосой – чесночным супом, который бесплатно разливали прохожим. Супом и ромом Куба отмечала годовщину одного из самых хитроумных изобретений Фиделя Кастро – Комитета защиты революции (Comite de Defensa de la Revolucion, сокращенно – CDR). Лозунг ЦДР: «Революция в каждом доме!» В каждом кубинском доме действует своя ячейка ЦДР. Задачи у цедэристов – примерно те же, что у Швондера из «Собачьего сердца»: душить контрреволюцию в зародыше, следить за всем подозрительным и поднимать уровень сознательности соседей по кварталу. Систему пытались внедрить революционные коллеги в Никарагуа и Анголе, но укоренилась она только здесь, на Кубе. Цедэристы знают все обо всех, их не любят, их обзывают стукачами, но при этом их праздник – одна из самых шумных фиест.

Я оставил вещи в квартире тетушки Фифиты, у которой за последний год останавливался трижды. Фифита не отмечала праздник – она почтенная женщина, она не пила ром, ей некогда было выходить на улицу. Вручив ей подарки (аспирин, спазган, имодиум, колдрекс, килограмм конфет «Белочка» и «Коровка»), я пошел на национальный кубинский праздник стукачей.

Гаванцы танцевали. Сотни женских задниц самых разных форм и размеров, обтянутые лосинами ядовито-зеленого цвета, черными комбидресами, синими прорезиненными джинсами, до неприличия короткими шортами и такими же мини-юбками, ходили из стороны в сторону, вибрировали и дергались в конвульсиях. Было хорошо видно, что у большинства танцующих женщин зад является каким-то особым существом, живущим своей, независимой и вроде бы даже разумной жизнью. Если бы один из них отделился от хозяйки и двинулся в другую сторону – я бы не очень удивился. При этом нельзя сказать, что наблюдение за задницами кубинок является особо сладострастным занятием. Они настолько отличаются от всех прочих, что представляют интерес в первую очередь научный и лишь затем сексуальный. Их хочется называть на латыни. Одна из распространенных гипотез о происхождении этой особенности женщин Кубы крайне проста: кубинки много танцуют – с детства до самой смерти.

Почти в каждом доме стояло по магнитофону, включенному на полную громкость. Иначе здесь музыку не слушают. Ведь музыкой надо делиться, нехорошо ее слушать одному.

– Ве ар ю фром, ма френд? – на ломаном английском спросил поравнявшийся со мной молодой негр в бейcболке. Это был классический представитель профессии, которая на Кубе называется хинетеро (jinetero) – человек, зарабатывающий на жизнь с помощью иностранцев: секс, сигары, кокаин, марихуана, подпольные лобстеры, эскорт-услуги, монетки с команданте Че, компакт-диски, прокат «плимутов» и «олдсмобилей» и прочее. Возможно, к ним можно было бы отнестись с симпатией, если бы их не было так много.

– Ду ю спик инглиш, ма френд? – продолжал молодой хинетеро.

Я ускорил шаг.

– Аблас эспаньоль?

Я продолжал молчать.

– В твоей стране правят расисты, амиго? – спросил хинетеро.

– С чего ты взял?

– В твоей стране запрещено разговаривать с неграми?

Это был неожиданный поворот. Мне стало неловко, и я сбавил шаг. Он задал еще более неожиданный вопрос:

– Знаешь Buena Vista Social Club?

Хотелось ответить, что, вообще-то, ради Buena Vista я и приехал в Гавану. Хотелось похвастать, что в прошлом октябре я сидел в саду у самого Ибраима Феррера – певца Buena Vista и смотрел, как в его новый дом заносят холодильник и пианино, и что через четыре дня я встречусь с женским голосом Buena Vista – Омарой Портуондо. Но с хинетерос лучше быть немногословным:

– Конечно, знаю. А что?

– Хочешь на их концерт? Я отведу тебя, амиго, это рядом.

Это было невероятное везение. В последнее время Buena Vista Social Club – объединение великих кубинских стариков, которых в 1996 году собрал американский гитарист Рай Кудер, – выступают вместе крайне редко. Во-первых, потому что они очень старые: Компаю Сегундо, играющему на гитаре трес с начала двадцатых, исполнилось девяносто семь. Я видел его на концерте 1 января, когда Buena Vista Social Club бесплатно выступали на Пласа-де-Армас в честь праздника Кубинской революции. Компай Сегундо, человек, которого Рай Кудер называл «последним из лучших, оракулом, источником кубинской музыки», выглядел тяжелобольным. Казалось, что этот концерт для него будет последним. Немногим лучше выглядел 82-летний Рубен Гонсалес, один из лучших джазовых пианистов мира; ему понадобилось несколько минут, чтобы добраться до рояля. Но не только смерть, болезни и старость мешают им собираться вместе. После того как в 97-м они получили Grammy, выступили в Карнеги-холле и продали миллионы пластинок, у каждого из них началась сольная карьера. 76-летний Ибраим Феррер – без сомнения, лучший мужской вокал в стиле болеро – долгие годы чистивший обувь на улицах недалеко от площади Революции, – жаловался во время нашей беседы в октябре 2001 года, что теперь он редко видит друзей и еще реже играет с ними вместе. Пропустить их концерт было бы непростительно. После пяти минут маневров между танцующими задницами я услышал мелодию – высокий и очень знакомый голос пел «Dos Gardenias», одну из лучших песен Buena Vista Social Club. В документальном фильме об этих людях, который снял товарищ Рая Кудера, Вим Вендерс, один из самых трогательных моментов – запись этой песни. Ибраим Феррер, в белой кепке и с полными слез глазами, стоит напротив Омары Портуондо и поет. Омара смотрит на него и тоже плачет.

Но в этот вечер в ресторане Bodeguita del Medio, откуда доносился голос и где когда-то любил выпивать Хемингуэй (как, впрочем, и еще в двух десятках гаванских заведений), не было ни Омары, ни Феррера. На сцене стояли старички в белых кепках, белых рубашках и белых брюках – но ни одного знакомого лица обнаружить среди них не удалось.

– Вот, – сказал удовлетворенно хинетеро, – Buena Vista Social Club.

– Это не Buena Vista Social Club, – ответил я.

– Ты ошибаешься, амиго, это – Buena Vista Social Club.

– Тогда скажи мне, где Компай Сегундо? Где Ибраим? Где Омара? Где Качаито? Где Барбарито? Где Элиадес Очоа?

– Этих нет, зато есть другие.

Он не пытался меня обмануть. Просто это словосочетание для него давно уже стало заклинанием, от которого оживляются иностранные туристы. Людей, которые продают на улицах сигары и девушек, хватает и без него. Вместо слов «чика» и «пуро» он использовал «буэна виста сошиал клаб». Это был не самый плохой бизнес – отвести туриста в ресторан, где пожилые музыканты играют сон и болеро. По крайней мере, найти такое заведение не представляло никакого труда. Как говорил мне знакомый трубач, который тоже работал с иностранцами, «после того как Buena Vista Social Club добились успеха на Западе, на Кубе все мечтают быть стариками и петь песни 50-х годов».

28 сентября
На следующее утро я решил перебраться в Центральную Гавану, в район кварталов Кайо-Уэсо и Пуэбло-Нуэво. До революции здесь жили крутильщики сигар, но затем многие из них перебрались во Флориду, и в Кайо-Уэсо стали селиться люди, находящиеся далеко за чертой бедности. Здесь не растут деревья, здесь редко проезжают машины, здесь почти нет туристов, а значит, не так много хинетерос. Может показаться, что жизнь в этом районе замерла. На самом деле это одна из самых горячих точек Гаваны – особенно что касается музыки. Здесь жил великий перкуссионист Чано Посо, пока не перебрался в Нью-Йорк и не стал играть с Диззи Гилеспи. В этом квартале по-прежнему живет группа Los Zafires, музыканты с лицами и повадками рецидивистов – коллеги называют их vates locos («бешеные барды»). Здесь по-прежнему живет Компай Сегундо, и здесь же находится студия Egrem, на которой записываются Buena Vista Social Club. Здесь выросла Омара Портуондо.

Дом, в котором я снял крошечную квартиру за пять долларов в день, был удивительным. Удивительной, во-первых, была планировка. Как сказала мне с гордостью хозяйка: «Даже полиция точно не знает, сколько квартир в этом доме. Их число постоянно меняется. Иногда бывает, что сто двадцать, а пройдет полгода – и оказывается, что их на десять больше». Это был настоящий лабиринт. Каменные лестницы переходили в деревянные, еле заметная щель оказывалась проходом в другой подъезд, на некоторых лестничных пролетах с обеих сторон были отодраны перила. Поднимаясь по ним при свете зажигалки, я чувствовал себя эквилибристом. Лабиринт был вовсе не безжизненным – он кишел людьми, из-за дверей гавкали собаки, а на многих балконах сидели куры-несушки – люди, привыкшие к голоду с начала 90-х, когда Россия перестала помогать социалистической Кубе, предпочитали полагаться на натуральное хозяйство. Не знающие ни домофонов, ни мобильных телефонов, ни Интернета кубинцы в качестве основного средства связи использовали голосовые связки – а звукоизоляция в доме отсутствовала. Радовало только то, что в такой атмосфере легко было учить разговорный испанский.

– Эй, сестренка, – кричал негр, наполовину высунувшись из окна, красотке внизу, – чего ты там болтаешься без толку? Иди сюда, я тебя всю вылижу.

– Маму свою лучше вылижи, любовь моя, – звонко отвечала красотка.

Через несколько часов после вселения ко мне стали приходить соседи. Точнее, соседки. Вопросы были примерно одинаковы: «Любишь ли ты танцевать?», «А почему ты один?», «Я тебе не нравлюсь?», «Тебе не нравятся девушки?», «А что ты вообще тут делаешь?» Когда я пытался объяснить, что поселился в этом сумасшедшем доме потому, что готовлюсь к интервью с Омарой Портуондо, девушки говорили «loco» («больной») и просили по-соседски одолжить доллар – их дети ничего не ели со вчерашнего дня. Я понимал, что надо держаться. Стоит дать слабину, пустить хоть кого-нибудь в квартиру, и наступление пойдет уже по всем фронтам. Устоять было непросто. Весь дом буквально пропах сексом. Я не знал, как зовут женщину за стеной, но точно знал, что ее мужчину зовут Ласаро. Несколько часов подряд с редкими перерывами она стонала и выкрикивала это имя.

Под такой саундтрек трудно держать оборону. К стонам добавлялись мелодии сальсы, которые в Гаване не замолкают ни на секунду. Секс-туризм омерзителен, нет ничего гаже, чем наблюдать на улицах Гаваны классическую сцену: пузатый краснощекий немец (русский-американец-испанец – неважно) вышагивает по улице, положив руку на попу молодой кубинки. Именно ради того, чтобы быть подальше от этих людей, я переехал в Кайо-Уэсо. Но, как бы то ни было, Гавана – место, где действительно тяжело остаться невинным. Город, который только-только приходит в себя после чудовищной нищеты времен «особого периода» (так назывался новый либеральный курс правительства, который Кастро вынужден был объявить после развала СССР), по-прежнему недоедает и по-прежнему находится в состоянии разрухи и антисанитарии. Все разнообразнейшие удовольствия, коих лишены кубинцы, им заменили музыка и секс. Одним из самых сильных моих впечатлений на Кубе был концерт группы Los Van Van, под музыку которой кубинцы танцуют последние тридцать лет. Лидер группы бас-гитарист Хуан Формель собрал ее еще в 1969 году, а в 2000-м его группа, также как и Buena Vista Social Club тремя годами раньше, получила Grammy. При этом на Кубе Los Van Van слушают не только ностальгирующие сорокалетние – их песни постоянно крутят на дискотеках, а на бесплатный новогодний концерт, который Los Van Van устраивали на площади недалеко от набережной Малекон, собралось около пятидесяти тысяч зрителей. Это была самая большая оргия, в которой я когда-либо участвовал. Пятьдесят тысяч человек вжимались друг в друга и вращали бедрами. Оставаться просто зрителем было невозможно. С каждой новой песней атмосфера становилась все раскрепощеннее, а движения пар – откровеннее. Концерт записывался для телевидения, при этом казалось, что снимают колоссальный порноблокбастер. Люди потели, целовались и счастливо улыбались. Когда у тебя есть такая музыка и такой танец, можно быть счастливым, даже если еда выдается по карточкам.

29 сентября
В субботу кубинский Гидрометцентр принес приятные новости: Лилли не сменила траекторию своего движения и по-прежнему приближалась к Гаване, но задерживалась. Покинув Ямайку, она отправилась на Исла-де-Хувентуд и замедлила скорость. Если она будет двигаться так же и дальше, в Гаване она появится в ночь со второго на третье октября. В это время я уже буду перелетать Атлантический океан. Тем не менее, судя по шуму на улице, казалось, что ураган появится с минуты на минуту. Из двора дома напротив раздавался оглушительный грохот. Несмотря на то что было чуть позже полудня, там явно происходил какой-то концерт. Примерно человек сто окружали небольшой помост, на котором стояли с десяток барабанщиков. Это была румба. Совсем не та румба, что меня учили танцевать в детстве, в лагере пионерского актива, вместе с танцами вроде сударушки и польки. Это была настоящая афрокубинская румба – музыка черных рабов, вывезенных из Конго, Нигера, Бенина на плантации сахарного тростника и табака. Румба – значит, праздник, когда все собираются, пьют ром, бьют в барабаны и танцуют. Большинство барабанщиков на помосте использовали обыкновенные деревянные ящики, тем не менее звучали они не хуже, чем настоящие конги или тимбадоры. Толстенный негр под два метра ростом без видимого усилия переместил меня к своему животу.

– Румба, – проорал он. – Нравится?

– Очень, – честно ответил я.

– Я тоже играю румбу. В этом дворе вырос великий Чано Посо, здесь почти все умеют играть румбу. Знаешь, что такое клаве?

– Знаю. Это такие деревянные палочки, отбивать ритм.

– Палочки. Слушай меня, амиго, клаве – это все. Без клаве кубинская музыка умирает. Без них никто не может играть вместе. Румба без клаве невозможна. А Куба без румбы тоже невозможна. Румба – это и есть Куба. А Куба – это румба. Понимаешь?

Как такой грузный человек, с таким большим животом и такими маленькими ручками, мог задавать ритм в такой зажигательной музыке, как румба, было не очень понятно. В это время из толпы выделились парень с девушкой и начали танцевать. В танце она напоминала курицу, он – ястреба или петуха. Ястреб обошел несколько раз вокруг своей жертвы, затем сделал первый пробный выпад. Курица, снисходительно посмотрев на ястреба, легко уклонилась. Ястреб, удивившись куриному спокойствию, просигнализировал о своих сексуальных намерениях сначала руками, затем ногами. Девушка задорно покачала бедрами и грудью и не придвинулась к партнеру ни на шаг. Барабанный ритм ускорялся. Юноша становился все более агрессивным.

– Смотри внимательно, – комментировал верзила, – ему кажется, что он сильный, что он хозяин, но женщины – хитрые существа. На самом деле это она управляет им, она заводит его.

Кульминация явно приближалась. Плечи и грудь танцоров бились в настоящих судорогах, руки барабанщиков остервенело колошматили по ящикам. Публика хлопала, кричала – ее тоже трясло в какой-то бешеной лихорадке. В финале, изрядно потрепав парню нервы, девушка все же позволила овладеть собой. Сто человек облегченно вздохнули.

Барабанщики вытирали пот с лица. Следующая румба началась с более неспешного ритма. Из толпы вышел старик лет семидесяти и осторожно, полностью погруженный в себя, начал творить танец, чем-то напоминающий китайское ушу. Под общий одобрительный гул от толпы отделилась молодая мулатка с идеальной фигурой и зелеными водянистыми глазами – настоящая кубинская красавица. Она приветливо улыбалась старику и все ближе придвигалась к нему. Старик оставался невозмутимым и продолжал свой медленный китайский танец. Девушка прикоснулась к старику сначала одним плечом, затем другим и качнула грудью. Старик наконец заметил девушку, но только махнул рукой. Бедра девушки стали ритмично раскачиваться, затем она повернулась к нему спиной и замерла. Старик начал выходить из своего медитативного состояния и сделал несколько неловких шагов в ее сторону. Девушка обвила вокруг его шеи красный платок и нежно притянула его к себе. В старике просыпались воспоминания о молодости, его шаги ускорились, он стал преследовать красотку. Девушка с настоящей королевской щедростью не ускользала, а, тихо улыбаясь, разрешала прикасаться к своему телу. То, что вначале выглядело насмешкой над человеком пенсионного возраста, обернулось печальным танцем, где красота и молодость пытались разделить радость жизни с человеком, у которого впереди не было ничего, кроме смерти. Румба закончилась, они улыбнулись друг другу и пошли в разные стороны.

– Вот за что я люблю румбу, – вздохнул верзила, – потому что она – как жизнь. Настоящая жизнь.

Люди стали расходиться, спрашивая друг друга о дальнейших маршрутах. Кто-то шел на Малекон, набережную Гаваны, где должна была выступать группа Bamboleo, популярнейший коллектив, играющий тимбу, самую современную версию сальсы. Кто-то шел в кабаре Las Vegas, где играли Yoruba o Andabo, одна из трех самых авторитетных групп в стиле румба, существующая еще с начала 60-х. Объявления о концертах в Гаване практически отсутствуют, самый эффективный способ узнать о выступлении – просто спросить у людей. Стоит хотя бы один раз попасть в правильное место, и можно не беспокоиться – программа выстроится до самого утра. За пятнадцать минут я узнал также о концертах NG La Banda (конкурирующих по популярности с Bamboleo), Перучина-младшего (одного из участников проекта Afro Cuban All Stars – еще одного коллектива, получившего Grammy), а ближе к полуночи в кабаре под крышей отеля Habana Libre должен был петь Исаак Дельгадо – кубинская поп-звезда №1 последних 10 лет. И еще где-то, по законспирированному адресу, должен был состояться регги-концерт с участием группы Manana Reggae. От необходимости выбирать кружилась голова. Все эти музыканты за последние несколько лет стали исполнителями международного масштаба, все они имеют собственных агентов в Европе, все они часто покидают Гавану ради зарубежных турне – и все они 29 сентября 2002 года выступали в Гаване.

– Ты знаешь, почему они всегда возвращаются? – спросил все тот же верзила-румберо. – Потому что только здесь они могут поддерживать себя в хорошей форме. Если ты сможешь завести публику в Гаване, значит, сможешь победить и Лондон, и Нью-Йорк. Здесь их ждут самые чуткие уши. И знаешь почему? Я объясню тебе – почему. Вот ты говоришь: «Я увлекаюсь музыкой». А я не понимаю, что это значит. Разве можно увлекаться хлебом или рисом с бобами? Ты его просто ешь, а если не будешь есть, ты умрешь. Музыка здесь – это хлеб, ром, ну и секс, конечно.

30 сентября
Музыка на Кубе – не только хлеб и секс, это еще и связь с мертвыми. Кайо-Уэсо известно не только своей румбой. Это единственное место во всей Гаване, где живут мастера, делающие священные барабаны бата, которые используются в церемониях главной кубинской религии – сантерии. Здесь же, в Кайо-Уэсо, живут сантерос – жрецы сантерии.

– Церемония начинается в три, – сообщил мне воскресным утром Хосе, с которым я познакомился еще прошлой осенью. – Это неподалеку, всего в двух кварталах. Если заблудишься, прислушивайся к барабанам.

Мы встретились у входа обычного гаванского дома и зашли внутрь.

– Повторяй все за мной, и никаких фотографий и диктофонов.

Хосе опустился на колени перед какой-то кастрюлей с водой, окунул в нее пальцы и дотронулся ими до лба, а затем до затылка. Мне пришлось повторить. Вся имеющаяся в комнате мебель была сдвинута в угол. Остались только три стула у стены, комод, а на нем две куклы – судя по всему, их когда-то экспортировали из СССР, точно такие же модели в 80-х продавались в «Детском мире». Только теперь кукол было не узнать: они были выкрашены в черный цвет и одеты в белые сатиновые платья, на шеях у них висели бело-голубые ожерелья – цвета ориши (те есть божества) Йемайя. Йемайя переводится с языка йоруба как «мать, чьи дети – рыбы». В сантерии Йемайя ассоциируется с Девой Марией, и так же, как в христианстве, она – одно из самых популярных божеств. Сегодняшняя церемония устраивалась в ее честь.

Постепенно комната стала заполняться. Среди пришедших были не только кубинцы. В этот день должны были проходить инициацию чех и американец. Все они проходили в заднюю комнату, которая служила чем-то наподобие алтаря – чтобы поклониться оришам. Мне, человеку необращенному, вход туда был запрещен. Из алтаря вышли три негра лет тридцати – в джинсах, кедах, футболках с бейсбольной символикой и со священными барабанами. Это были батальерос – люди, играющие на бата. Вскоре к ним присоединился скромный мужчина в сером – певец, и церемония началась. Сначала каждый из участников подходил к бата, ложился в самой произвольной позе на пол, затем целовал бата и оставлял барабанщикам небольшое пожертвование. Из задней комнаты вышли два сантерос и начали инициацию. Ритуалы, посвященные вызываниям ориш, заняли примерно час, все это время барабаны глухо и монотонно играли, а певец пел на йоруба. После того как ориши были вызваны, начались танцы. Сорок человек, набившиеся в небольшую комнату, стояли в несколько рядов и вслед за барабанами ускоряли свой ритм. Даже если ты находился в комнате как сторонний наблюдатель, стоять без движения было невозможно. Справа от меня молодой парень в красной футболке стал двигаться быстрее всех прочих. Его голова неестественно подергивалась, туловище описывало в воздухе невозможные траектории, плечами он почти доставал до пола, а потом резко закидывал голову вверх. Зрачки его были расширены. Парень вошел в состояние транса. В тот момент это меня совсем не пугало, а скорее увлекало. Скорость танца все нарастала. Батальерос играли уже в самом бешеном ритме, какой только возможен. После нескольких часов такой игры они часто мочатся кровью – вибрации барабанов сильно бьют по почкам. В глазах начало темнеть.

– Все хорошо? – Хосе положил мне руку на плечо.

Вряд ли это можно было назвать словом «хорошо». Мы вышли из дома, и я попросил оставить меня. Нужно было проветрить голову. К тому же завтра я наконец-то должен был встретиться с Омарой Портуондо.

1 октября
Город раскалился до предела: температура подскочила градусов до сорока.

– Где этот русский? – спросила пожилая женщина в синем шелковом платье у двух девушек, похожих на королевских фрейлин. Они вышли на террасу отеля «Насьональ» – с видом на море и с павлинами на клумбах. Это, конечно, была она – Омара Портуондо.

Мы сели за плетеный столик, Омара заказала своим фрейлинам бутерброды, а себе кофе.

– Знаете, я уже бывала в Москве. Вы тогда еще не родились, это было в 60-е годы.

– Что вам понравилось?

– У русских много красивых песен.

– А какие вы знаете?

– «Ромашки спрятались, поникли лютики…» – красивая песня.

– Их все же не так много, как на Кубе.

– Ну… здесь – это особая история.

– А чем особая? Почему на Кубе так много хорошей музыки?

– Это остров. Нас обдувают ветра со всех четырех сторон света. Они впитываются в кожу, перемешиваются, и от этого возникают прекрасные сочетания. Здесь все перемешано. Это чувствуется во всем – в наших легендах, в цвете кожи, в традициях и, конечно же, в музыке. От этого здесь все очень живое. Куба – перекресток, а на перекрестках всегда оживленное движение, даже в Гаване. В 50-х Куба была самой влиятельной музыкальной страной в мире. Потом мы боролись за революцию. Жителей городов отправляли в поля собирать сахарный тростник, мы же, артисты, тоже выезжали с ними и пели для них прямо на сахарных плантациях. Но мы сохранили традиции, и в последние пять лет Куба снова стала влиятельной музыкальной державой. Я думаю, XXI век будет веком кубинской музыки.

Повисшая над Гаваной жара неожиданно лопнула. Прогремел гром, на террасу налетел мощный порыв ветра. Листки с вопросами для Омары вырвались у меня из рук и унеслись куда-то в небо. Диктофон начал медленно уползать на другой край стола. Разразился настоящий тропический ливень. Капли дождя с трудом долетали до земли, из-за ветра они неслись почти параллельно ей. Это приближалась Лилли. Она все-таки нагрянула в Гавану в понедельник, когда ее никто не ждал, прямо на последних словах Омары Портуондо. Через несколько дней она появится в Москве.