Новая звезда «Голоса» Антон Беляев — о Магадане, поп-конвейере и Первом канале

• — Давай начнем с начала — очевидно ведь, что для зрителей «Голоса» ты взялся более-менее ниоткуда. Так вот — кто такой Антон Беляев? Что такое группа Therr Maitz?

— Ну давай. Родился я в Магадане. Музыку я для себя выбрал с 5 лет. Мама сказала, что решать за меня ничего не будет, — мол, думай сам, чем заниматься. Я пошел на бокс, на легкую атлетику, фигурное катание — все перепробовал, ничего не понравилось. А с музыкальной школой сразу стало все понятно. Я к тому времени на всех детских праздниках собирал себе из кастрюлек, мисок, чашек и прочего какие-то барабанные сетапы и радовал гостей своим шумом. Мне казалось, что я барабанщик. Но на барабаны берут только с 8 лет, так что мне поначалу предложили трубу. Преподаватель был такой здоровенный, рыжий, худощавый хохол; когда он дул в трубу, у него, как у Армстронга, надувались щеки. Я посмотрел на это зрелище и понял, что нет, на трубу не хочу. Так появилось фортепиано. Но дело в том, что Магадан — город непростой, ходить в музыкальную школу просто с портфельчиком стало сложно, нужно было дружить с пацанами из парка. В итоге меня понесло немного не в ту сторону… В общем, мама выслала меня из Магадана в Хабаровск поступать в институт. 

• — Что значит — выслала?

— Ну, в связи со средой обитания и желанием быстрее реализоваться меня немного не в те стороны закидывало. Я работал в клубе, были какие-то околонаркотические истории, бесконечные неприятности с милицией... В девятом классе меня выгнали из хорошей английской гимназии из-за привода очередного. Поэтому сначала мне, конечно, не понравилось, что мама меня выслала, но с годами я понял, что она была права. Половина моих друзей, которые там остались, умерли или сидят. Хотя при всем при этом я еще и учился в училище музыкальном, ездил на конкурсы пианистов и занимал призовые места. Так что в Хабаровск приехал, имея в виду, что я неплохой пианист. Пришел там на кафедру, поиграл им, и завкафедрой говорит: «Слушай, ну у нас все так играют… давай, вот у нас есть место на трубу». Опять на трубу! Это был внутренний крах. В депрессии я два дня ходил вокруг института — и так познакомился с моим первым барабанщиком. Мы с ним закрылись в классе и начали играть какие-то джазовые импровизации. В класс заглянул ректор и сказал: «Ни … себе, ребят. На что поступаете?» Я сказал: «На трубу». Он сказал: «Ладно, подойдите попозже, разберемся…» В общем, в итоге я поступил на эстрадное отделение по специальности фортепиано. Учился хорошо. Пропускал все возможные пары, но в ответственный для кафедры день нас брали за горло, мол, надо сыграть — и мы ехали выступать перед министрами, а после заходили за зачетками. 

• — Еще, насколько я знаю, ты ездил в Японию работать по специальности.

— Было такое. На Дальнем Востоке существовал ряд компаний, которые  поставляли в Японию, Корею и Китай музыкантов и проституток. Платили немыслимые по тем временам деньги, что-то около 1000 долларов в месяц. Мне повезло — познакомился с Kyoto Jazz Massive, потусовал на фестивалях, где-то поиграл. Но в основном это был просто спальный вагончик, бессмысленные выступления и какие-то жуткие истории, молодых идиотов — и меня как одного из них — интересовали два момента: где саке и русские девки.

• — Еще ты в Хабаровске арт-директором работал.

— Начинал я еще в Магадане. Мне было 13 лет, ресторанный клавишник крепко пил, и меня позвали на замену на пару дней. Я остался надолго, играл блатнячок, пел «Ушаночку». Для меня как для подростка это были золотые времена — денег, которые я приносил, хватало и на то, чтобы маме новую сковородку купить, и одеться с ног до головы, и всех друзей набухать. А вот в Хабаровске в финансовом плане был самый жесткий период в моей жизни. Помню какие-то летние деньки, вообще нет денег, буквально пустой холодильник. Я занимал у соседки на мороженку, съедал с утра половинку и вечером половинку. И снова мне помог российский алкоголизм: как обычно, спился пианист в одном из клубов, появилась возможность выступить, и я остался, а после стал перемещаться по околоджазовым заведениям. Собрал группу, мы играли каверы. Потом уже стал арт-директором одного из клубов и уже мог подстраивать ситуацию под себя. Там же в подсобке стоял компьютер — я разобрался с софтом, стал пописывать опусы, которые в итоге вошли в «Sweet Oldies». До сих пор с них капает копеечка из iTunes.

• — Therr Maitz на этом же этапе появились?

— Да. Когда собрал команду, стало понятно, что мы рабочий коллектив: пошли концерты, корпоративы. Стал потихоньку вставлять в репертуар свои треки. Один, два, три — и сформировалась собственная программа. Вскоре стали обсуждать переезд в Москву. Меня в Москве никто не ждал, и я думал заняться делами группы и творчеством. Естественно, никакого творчества не случилось, началось выживание. Продюсировал не самых интересных исполнителей, брался за все, что предлагали.

• — Это за что?

— Кроме Игоря Григорьева, Елки, Полины Гагариной и Макса Покровского давай мы никого перечислять не будем. Хотя там и Басков был чуть-чуть… В общем, не будем. При этом я каждый раз отдавался работе по-настоящему, это сильно изматывало. Если бы я умел работать левой ногой, наверное, занимался бы этим до сих пор. К тому же я полного цикла сотрудник: с момента, когда автор наиграл на пианинке песню, я придумываю аранжировку, подбираю музыкантов, придумываю, с кем и где мы это пишем, летим ли мы в Лондон писать скрипки, если нужно, и так далее. То есть это не только творческая, но и менеджерская работа. В общем, пару лет назад, в момент перезапуска Therr Maitz, я понял, что нужно выбирать. Меня выпотрошило, я устал так, что не передать словами. 

• — Тем не менее нельзя сказать, что с перезапуском Therr Maitz прямо выстрелили.

— А так, в общем-то, и не бывает. Это планомерная работа, мы надолго  собираемся задержаться. Возможно, мы поздновато впрыгнули в поезд  инди-сцены. Возможно, начни мы раньше, мы были бы популярнее. С другой стороны, когда нас слушали во Владивостоке, в Хабаровске десять лет назад, говорили: «Воу, неужели можно так круто играть», — вот тогда было рановато. Но не суть. Я на самом-то деле и не считаю Therr Maitz инди-группой. Я, конечно, не хочу, чтобы моя музыка стала шлюхой и играла из всех утюгов. То есть хочу, но путь к этому для меня очень важен. Несколько лет назад, пользуясь своими рычагами, я, наверное, мог бы поставить клип Therr Maitz на «Муз-ТВ» или делать еще что-то подобное для продвижения группы. Но для меня важен момент прохождения всех этапов. Мы и проходим. Проехались по фестивалям, выступили на разогреве у 30 Seconds to Mars, готовили почву. То, что происходит с группой сейчас, — просчитанная ситуация. В этот момент в соседней комнате монтируется видео, которое, я надеюсь, поднимет нас еще на ступень выше.

• — А вот эта история с контрактом с Machete Records, с участием в фестивале Red Rocks — это тоже один из этапов и просчитанная ситуация? Ярослав Малый же заявлял прошлой осенью, что с вами уже контракт подписан, а в итоге альбом вы выпускаете сами и только сейчас.

— Мы познакомились с Ярославом на почве Red Rocks, у него в группе играл  наш гитарист Коля Сарабьянов, и Therr Maitz пригласили выступить на фестивале. Главным плюсом работы с Machete Records был, естественно, сам фестиваль, который, на мой взгляд, просто прекрасно задуман. Для множества русских музыкантов это стало отличным каналом для доставки себя слушателю. Но в итоге мы не смогли договориться. К Ярославу лично и к идее лейбла у меня нет никаких вопросов, это прекрасное начинание и очень нужное. Но у моего юриста диалога с юристом лейбла не получилось. Мы пришли со своими правками к договору, ответа на которые не последовало. Сейчас в целом альбом готов. Для меня не так важна дата релиза: мне важнее через пять лет достать эту пластинку — и чтобы мне за нее не было стыдно. Это не про временную моду музыка. Хочется верить, что треки создадут какую-то свою волну. Вот UNKLE делают свою версию «Feeling Good Tonight», которая войдет в сингл; этим психам понравилось.

• — Тот же Игорь Григорьев в одном интервью упомянул, что ты ему сначала не очень понравился, потому что ему не нравятся настолько открытые, легкие люди.

— Ну, это Игорь. Мне он поначалу тоже не очень понравился. Мне не нравится многое из того, что происходит с ним сейчас. Тут два сюжета. Есть личные с ним взаимоотношения — он прекрасный собутыльник, с ним всегда есть о чем поговорить, я его очень люблю. Есть профессиональная история: он крутой идеолог и совершенно безбашенный чувак, он придумывал и соглашался на вещи, на которые не идет никто. Но это было интересно до момента обострения его внутреннего конфликта с самим собой, потому что в его случае это серьезный конфликт. Я считаю, что он не смог поверить в то, что делает, по-настоящему. Его начало кидать из стороны в сторону. Это вообще часто с музыкантами происходит, я тоже страдаю от этого. И надо, конечно, с пониманием относиться к влиянию внешних факторов и желанию попасть в десяточку сразу. Но он переделывал вещи по многу раз, исходя из своих субъективных мнений и страхов. И этим, как мне кажется, подпортил альбом, потому что пластинка могла быть действительно интересной. А сейчас моя фамилия на буклете ничего не значит, я под этим не могу подписаться. Я рассуждаю так: мы знаем, что он не профи, что он комплексует, сублимирует, — но тем он и интересен. А он, есть ощущение, в процессе испугался, что будет так выглядеть. И в итоге мы имеем не чистую энергию, какой она могла быть, а нечто скомканное, спрятанное за чем-то, боязливо оформленное. Вообще, мне кажется, участие Игоря в «Двух звездах» полностью рассеяло часть иллюзии, в которой пребывали его слушатели. Это был очевидный крик: «Вот я, вы должны обо мне узнать!» Хотя тоже можно понять, ибо вопрос популяризации актуален для всех артистов. Просто это нужно делать очень осторожно. И это было заявление, полярное к его всей предыдущей деятельности и, в общем-то, к его сущности. Мне, честно говоря, жаль, что это случилось. Надеюсь, мы еще увидим его таким, каким его знаю я. 

• — Я к чему спросила. У тебя же сейчас ситуация похожа на ту, в которой был Григорьев год назад. Независимый музыкант идет в «народный» проект на Первый канал.

— Мое решение было осознанным, сложным. Да, я пошел на чужую землю. Мне казалось, что в тот момент, когда я сделаю шаг на ту сцену, те немногие люди, которые меня любили, — а мне их любовь очень важна — пошлют меня. Первый канал рассчитан на слишком широкую аудиторию. При этом я и сейчас, несмотря на участие в «Голосе», не планирую быть известным во всех пельмешках за счет того, что моя песня есть в ротации, например, «Русского радио». Это антицель. Я совершенно четко за то, чтобы донести то, что есть, до людей, а не подстраиваться под них.

• — Так в чем была цель? Расскажи вообще, как ты туда попал?

— Я ходил еще на кастинг первого сезона «Голоса» — и, кстати, мотивировал отказ от участия контрактом с Machete Records: «Голос» же предполагает контракт с Universal. На следующий год вернулся к этой идее. Советчиков и мнений хватает, меня и подталкивали, и отталкивали, и сам я долго не мог определиться со своим решением. Это вход на небезопасную территорию для артиста, который не готов за какие-то пряники начать прыгать в рваных джинсах и белой рубашке, мелировать волосы, худеть или что-то еще. Такое вот у меня представление о русской поп-музыке. Не факт, что дорога ведет именно туда, но проходит где-то рядом. Решение я не мог принять очень долго. Но решился. Большую роль в этом, конечно, сыграло качество проекта, он нестыдный и честный — настолько, насколько вообще это возможно на телевидении. На прослушивание подготовил несколько песен на английском. Мне сказали: «Все хорошо, а русское что-то знаем?» Я понял, что не знаю ни одной русской песни, и спел им «Спят усталые игрушки». Все поржали.

• — Насколько ты органично себя чувствуешь вообще в этом телевизионном контексте?

— Все это очень странно. У меня есть свои привычки, манера общения, я неловко себя чувствую и стараюсь попроще себя вести, чтобы вдруг кому-то не показалось, что я выделываюсь. Но ни хрена не получается. Я работал на площадках по пятьдесят тысяч человек, и ничего — а тут пришел на кастинг и чуть не обделался. Причем прослушивание начиналось в 8.30 утра, был двадцатым в очереди и вышел только в восемь вечера. А речь идет о двух минутах за один дубль. На репетиции я отслушал все 150 человек — профессионалов, форматных вокалистов, которые без измены пели во все стороны, гибкие голоса, мелизмы… В общем, в какой-то момент я остался с мыслью, что ко мне вообще никто не повернется. Пелагея входит в состав жюри и иногда ходит на наши концерты. Я подумал, ну, может, хоть она голос узнает — конечно, это был бы личный провал для меня, типа по блату.  И вот в таких сомнениях я вышел, все произошло, и у меня подсъехала крыша — что это они, что с ними не так? Но приятно, не отрицаю.

• — Что дальше? Чего ты ждешь от участия в «Голосе»?

— Первый шаг уже пройден. Дальше будет видно. Не думал, что скажу, но проекту респект за то, что они дали шанс не только мне, но и моей группе. Наставники часто упоминают Therr Maitz, они как заведенные это повторяют. В эфире, конечно, что-то режут, но что-то и оставляют. А я никогда не мечтал о сольной карьере Антона Беляева, я пришел туда затем, чтобы люди узнали группу. Недавно мы записали с Therr Maitz кавер на «Wicked Game» в подарок поклонникам, страница «Голоса», к моему удивлению, с радостью разместила видео на своей стене.

•  — А много уже отсняли?

— Заранее снимаются только «слепые» прослушивания — их мы снимали  в конце августа. Готовим баттлы. В этом плане Агутину большое спасибо, что не помешал мне сделать то, что задумано. Он отпустил меня полностью: аранжировку я написал со своими пацанами, мы отдали ее оркестру.  Я надеюсь, что «Голос», новое видео, о котором я говорил, и альбом помогут быстрее двигаться в сторону нашего Карнеги-холла — или где мы там мечтаем отыграть ? (Cмеется.)

• — Давай представим себе ситуацию, что ты побеждаешь в «Голосе».

— Давай не будем. Во-первых, у меня реально нет на это шансов. Огромное количество прекрасных голосов. Шоу конъюнктурное, это надо понимать. Во-вторых, в моем случае не дойти до финала — это спасение, это избавляет меня от гипотетического контакта с Universal, а мне пока хочется самостоятельно развиваться. Я не хочу победы. Я хочу продержаться как можно дольше и уйти красиво.