«Света в конце тоннеля нет»: The Drums о третьем альбоме, Москве и грусти

• — Между первыми двумя альбомами у вас прошел всего год, новый же выходит спустя три. Почему вы решили взять перерыв?

Джонатан Пирс (вокал): Потому что иначе мы бы просто умерли!

Джейкоб Грэм (гитара): Это правда, чистая правда. Думаю, если бы нам пришлось начать работу над ним чуть пораньше, мы бы просто не смогли это сделать и распались.

Пирс: Мы выпустили EP, первый альбом, второй — и все это время проводили в турах, в дороге. Нам просто необходимо было остановиться, почувствовать, что называется, землю под ногами. Иначе нам было бы просто нечего сказать. Мы смогли понять, кто мы такие, что нас окружает, — и все для того, чтобы написать что-то не лишенное смысла, понимаете? К тому же на этот раз в плане музыки мы хотели сделать все чуть… иначе. Первые два альбома — мы написали их так быстро. Мы не собирали треки из кучи каналов, не относили их потом продюсеру, даже не сидели над ними очень долго — мы записывались в комнатах в отеле, в какой-то ванной, на кухне… И это было прекрасно! Нам нравится, что те пластинки звучат именно так — они помогли нам понять, куда мы движемся. Но в то же время, если бы мы попытались сделать хип-хоп-альбом, мы бы все равно звучали как The Drums, потому что на деле… Мы. Очень. Плохи. В создании. Музыки. Эта наша способность как клей, благодаря которому у нас есть свой звук, — на «Encyclopedia» очень много совершенно разных моментов, но звучит это все равно как The Drums.

• — Ваши новые песни стали гораздо сложнее по сравнению со старыми…

Пирс: Более музыкальными.

• — Но о чем поют новые The Drums? Вы упомянули, что теперь вам есть что сказать — что же?

Пирс: Что ж, у каждой песни своя тема, но в целом мы решили быть на этой пластинке очень откровенными. Мы перестали писать типичные тексты о любви и потере. Например… (начинает говорить тише) у нас есть песня об атеизме. Я полностью потерял веру. И мне пришлось уговаривать Джейкоба поставить ее на пластинку, потому что он не совсем был с этим согласен. Есть песня о гомосексуальной любви. Есть песни о…

Грэм: В целом это песни о безнадежности. На первых двух альбомах тексты могли быть глубокими, мрачными, погружающими в мрак, но в них была надежда.

Пирс: Теперь, когда мы записали этот альбом, мы можем сказать, что света в конце тоннеля нет совсем. Допустим, «U.S. National Park» — это просто песня о том, что я не хочу умереть в одиночестве. И что надежды нет. И все! На этой радужной ноте песня кончается.

Грэм: Ну все-таки в конце у нас есть какой-то светлый проблеск. В музыке точно.

Пирс: Нет-нет, я говорю только о текстах. Мы просто решили попытаться сделать альбом именно таким, беспросветным. Свет, может быть, и есть — но он сочится сквозь дырочку меньше игольного ушка. Наши первые альбомы были довольно мечтательными. В плане музыки мечты никуда не ушли, но в плане текстов мы задали себе следующие вопросы: что значит быть самим собой, защищать себя от окружающих и каково быть аутсайдером?

• — Почему именно «Энциклопедия»? Это именно из-за разнообразия того, что звучит на альбоме?

Пирс: Мы выбрали это название по ряду причин. Во-первых, мы просто считаем, что это очень красивое слово. Иногда этой причины достаточно, да? Но помимо этого для нас весь альбом как энциклопедия. В нем всегда можно найти что-то новое, на нем мы стали куда честнее и словно обновили информацию во всех статьях — добавили все наши неудачи, падения, ссоры. Мы потеряли несколько членов группы и все такое — и рассказали об этом в песнях.

Грэм: К тому же здесь действительно очень большое разнообразие стилей — это самое странное, что мы когда-либо делали.

• — К слову о стилях — одна из песен у вас звучит вживую практически как драм-н-бейс, да и на альбоме достаточно выделяется среди прочих. Как так вышло?

Грэм: Просто все то, что с нами произошло — потеря участников группы, уход с лейбла, все прочее, — заставило нас сначала испуганно подумать: что же будет дальше? И после этого мы поняли: да мы же можем делать все, что захотим. Нет никаких правил. Нет никакой ответственности. Песня The Drums звучит как драм-н-бейс — раньше этого вообще не могло произойти, никто не мог ожидать от нас такого. И мы поняли, что хотим как можно больше удивлять людей тем, что мы делаем.

• — То есть драм-н-бейс здесь тоже в каком-то смысле звук безвыходности?

Грэм: Драм-н-бейс вообще кажется мне довольно безвыходным жанром. (Смеется.) Нет, вообще у нас правда очень, очень много всего. У нас есть электронная песня, очень холодная, — она называется «Wild Geese» — в ней нет живых инструментов, но она звучит как песня Fleetwood Mac. Да, мы посмели такое сказать.

Пирс: Эй, это прозвучало грубо!

Грэм: Но мы показали, что мы можем пойти в какую угодно сторону — при этом используя одни и те же инструменты и методы.

Пирс: Мы никогда не были заинтересованы в рамках какого-то жанра. Мы просто любим великолепные песни — не группы. Не было такого, чтобы я сказал «Оу, я люблю New Order и все, что они когда-либо делали», — нет, я люблю только «Run» и «Angel Dust». Какой бы это ни был стиль — если это сработает в рамках песни, то мы только за. Нет смысла держать себя в рамках.

• — То есть вы, по сути, занялись на альбоме тем же: сделали так, чтобы слушателю понравилась хотя бы одна песня.

Грэм: Ха, возможно! Как минимум, когда наши фанаты будут слушать альбом, им будут нравиться совершенно разные песни.

Пирс: Это уже облегчение.

Грэм: Каждому понравится что-то свое.

• — Кстати, вы успели что-нибудь посмотреть в Москве во время последнего приезда?

Грэм: Совсем чуть-чуть. Это очень грустно: в прошлый наш приезд мы тоже практически ничего не успели, но вообще-то нам очень нравится Москва. Здесь отличная архитектура, многие здания просто великолепны.

Пирс: Пожалуй, именно стиль некоторых московских зданий нам сейчас нравится больше всего. Очень много послевоенных, модернистских, величественных построек.

• — Я хотел спросить вот о чем: какое-то время назад некоторые москвичи пытались превратить город в Нью-Йорк — вы заметили что-нибудь подобное?

Пирс: По большей части это заключалось в людях — модниках, хипстерах. В основном это те, кто пришел на нас посмотреть.

Грэм: Мы как будто снова оказались в Бруклине.

Пирс: Много круглых очков, веселых принтов…

• — Да, это московский стиль.

Пирс: Но это замечательно. Мы были очень тронуты тем, как нас приняли, — мы совсем не знали, чего ожидать.

Грэм: Просто у русских есть что-то такое… Это видно по красивым людям, по их глазам, по тому, как они себя ведут. Это видно по «Щелкунчику», «Лебединому озеру», «Спящей красавице» — той музыке, которая появилась здесь. И это «что-то» очень сложно описать.