Русский Rolling Stone глазами его создателей и авторов

Что это было

Вообще говоря, не только было, но и есть. Первый номер русской версии легендарного американского журнала о современной поп-культуре во всех ее проявлениях вышел в 2004-м — и на общем безрыбье в области музыкальных медиа издание, печатавшее многостраничные материалы как о Петре Мамонове, так и о группе Laibach, а также неуемно придумывавшее новые форматы в условном жанре «гонзо», не могло не стать феноменом. Впрочем, Rolling Stone с самого начала рассказывал не только о музыкантах, но и об актерах, политиках, писателях и ком только не. Главными, однако, были не сами герои, а залихватская подача на грани фола — журналисты RS спаивали Моисеева, Арбенину и Укупника, а также выясняли, сколько будет стоить концерт «ВИА Гры» в доме престарелых. В 2007-м, после серьезных кадровых перемен, веселье несколько поумерилось: хулиганства стало меньше, музыканты с обложек почти совсем пропали — но переводные материалы на самые неожиданные сюжеты, конфликтные интервью, обзоры Андрея Бухарина, каламбурные заголовки и смешные подписи к фотографиям никуда не исчезли; как ни крути, а Rolling Stone сейчас — единственный массовый журнал на русском языке, к которому хоть как-то можно применить эпитет «музыкальный».

 «Главный вопрос, который волновал американцев, когда мы запускали здесь Rolling Stone, — «Сколько вы будете платить?». Они давно уже ребята про деньги. Мы платили за франшизу, если я не ошибаюсь, и перечисляли часть с рекламных доходов. Так называемый dummy issue мы сделали совершенно нелепым, но это никого не остановило. Еще меня спрашивали, почему у нас такие молодые редактора (а мне тогда было лет 28), но я им объяснил специфику нашего рынка.

Все, конечно, крутилось вокруг музыки. Мы хотели уйти от имиджа исключительно музыкального журнала, но сделать это было довольно сложно. Музыка ― то, что связывает вообще всех людей, у всех просто она своя: кому-то Михаил Круг нравится, а кому-то Дженис Джоплин. Американский RS, кстати, не про Джоплин, а, скорее, про Бритни Спирс. Ни на какую западную версию мы не ориентировались: у нас были свои проекты (вроде «Шаинский смотрит клипы MTV» или наши знаменитые пьяные интервью); рубрика «Rock’n’Roll» у нас была не исключительно новостной, как в Америке, — на нее уходило огромное количество времени и сил. Шестисотзнаковые материалы занимали ненамного меньше времени, чем большие фичеры.

Несколько раз на нас наезжал Госнаркоконтроль. Все время кто-то в интервью говорил о наркотиках; с Ильей Кормильцевым мы очень активно сотрудничали вплоть до его смерти — и он писал о книгах контркультурных. В общем, ГНК присылал нам письма. А потом вышел материал, где в колонтитуле у нас стоял листик каннабиса, из-за чего был жесточайший скандал. Все это не очень нравилось издателю, на это косо смотрели некоторые рекламодатели, так что в какой-то момент мы старались эту тему приглушить. А главный скандал, конечно, был после интервью с Басковым. Мне звонил сенатор, папа его бывшей жены, и говорил, что нас всех закопают и зароют. Запись этого интервью хранилась в сейфе у финансового директора ― в какой-то момент все стало очень неприятно. Я тогда обалдел ― ну неужели кого-то это может так сильно задеть? 

Когда журнал запускался, он был, конечно, локомотивом для издательского дома, и поэтому нас от конфликтов с рекламным отделом ограждали. Журнал был действительно популярный, цитируемый, приносил компании много пользы. В какой-то момент встал вопрос денег — понятно, что их всегда не хватает и хочется зарабатывать все больше и больше. Мы встречались и с американским RS, который нам сказал, что мужская аудитория ― это хорошо, и пытались сориентировать в эту тему. Понятно, что мы внутренне хотели усидеть на двух стульях, и это рождало какую-то ругань. Но мой уход был связан не столько с Rolling Stone, сколько с издательским домом в целом. А после этого я журнал практически не читал».

«Первые два года работы у нас была абсолютная свобода. Мы делали, что хотели. Вообще из всей моей журналистской карьеры самые приятные впечатления у меня связаны с RS. Там было много тем — от музыки и культуры вообще до политики и социальных вещей. Он был и не общественно-политический журнал, и не развлекательный — можно было говорить и серьезно, и не очень. Это мне больше всего нравилось — то, что можно взять любой феномен, но посмотреть на него так, чтобы стало интересно. Будь то Джастин Тимберлейк, Филипп Киркоров, группа Modest Mouse или Тарантино. Тогда я формулировал для себя это так, что мы ищем в известных явлениях патологические стороны. Правда, сначала это вдохновляло, а к концу работы в RS уже стало разочаровывать. Я понимал, что можно взглянуть на любое явление ― на группу «Агата Кристи» например ― интересно даже для тех, кто не любит эту группу и вообще музыкой не интересуется. Но вопрос в том, что для самой условной «Агаты Кристи» довольно неприятно, когда на нее смотрят, вскрывая некоторые патологические стороны. То есть, мне кажется, мы были хирургами, которые вскрывали общеизвестное тело или феномен и смотрели, что там внутри, — ну и оказывалось, что сердце бьется не так, как вы представляли себе, и это было любопытно.

Проблемы после публикаций с персонажами, конечно, были. За какие-то вещи мне теперь даже не очень удобно. Никакого вранья никогда не было, но мы (лично я) иногда вели себя не совсем этично. С другой стороны, тогда журнал был бы неинтересным. Мне в журналистике всегда было интересно подчеркивать необычность, странность — а людям неприятно, когда в них копаются; и потом мне самому это стало противно. Материалы подвергались моей личной редактуре, из-за чего авторы ссорились с героями. Я могу сказать, что раскаиваюсь в этом. У меня был такой подход: хотите на согласование ― пожалуйста, но мы будем менять только фактические неточности, то есть если что-то написано — и это неправда. Например, Женя Левкович сделал интервью с «Агатой Кристи». Когда мы отправили это интервью и получили неудовлетворенный ответ, то спросили: «Какая у вас есть претензия?» — «Тональность». Ну что значит «тональность»? «Вы такое говорили?» — «Говорили. Все правильно». Но в результате автор ссорился с героями интервью, за что мне было неудобно. Зато все читали это интервью и получали, можно сказать, удовольствие. Или история с Кинчевым, когда тот же бедный Левкович пострадал из-за меня. Он делал материал, в котором не было изменено никаких слов из прямой речи, но акценты были несколько смещены. 

Я ушел в 2007 году после мартовского номера с мистером Бином на обложке. Руководству тогда уже, условно говоря, хотелось про Киркорова и Тимати ― а мы, помнится, чуть ли не в одном номере сделали материалы про садомазохистов и сатанистов. Им показалось, что это такой вызов. Хотя на самом деле я помню, что вызова в этом не было; нам казалось, что мы делаем интересный журнал, а оказалось, что он слишком странный.

Сейчас мои интересы лежат в основном в области современного сельского хозяйства. Мой любимый журнал сейчас ― Modern Farmer. Я изменился сам и изменил отношение к окружающему миру; сейчас я настроен на то, чтобы замечать хорошие вещи, ― плохого и так вокруг слишком много. Тогда я мыслил другими категориями: мне казалось, что нужно сделать интересно, и неважно, про плохое это или хорошее. Но понятно, что про плохое, про странное, патологическое сделать интересное гораздо проще, чем про хорошее. А чтобы сделать интересно про хорошее, надо обладать серьезным талантом, которого мне лично, наверное, не хватало».

Rolling Stone был еще одним из первых русских изданий, где начали много писать по хип-хоп, — например про Канье Уэста

«Когда Борис Акимов сказал мне, что в России будет выходить Rolling Stone, я совершенно … Это был мой любимейший западный журнал — единственный, который я читал еще в 90-х. Первый номер мы сделали на коленке с нуля примерно за полтора месяца. На обложке были Тарантино и Ума Турман; вынос придумал я — «Ума, честь и совесть. Все, что мучает Тарантино». К выносам, заголовкам и подписям к фотографиям мы вообще всегда подходили очень серьезно — у Акимова был на этом пунктик. Он фактически отвечал за всю концептуальную работу над журналом, который во многом был его выдумкой. Я отвечал за раздел «Rock’n’Roll». В американской версии это была скорее новостная часть, но мы хотели делать свой Rolling Stone — развеселый, раздолбайский, хулиганский, нигилистический и остроумный. Такого журнала в России в то время не было, и мы успешно заняли эту нишу. Поэтому у нас в «Rock’n’Roll» могла появиться колонка Сергея Шнурова или, например, рубрика, где мы провоцировали или разыгрывали популярных артистов, то, что теперь называется пранкинг (хотя этого слова мы тогда не употребляли).

Поп-звезды нам были малосимпатичны, потому что мы были достаточно предубеждены против галимой российской эстрады. В то же время пропустить их было невозможно, поэтому мы все время интегрировали их в материалы в комическом виде. Например, наше знаменитое изобретение — пьяные интервью. Они не заимствованы ни из какого другого Rolling Stone — это придумали мы с Акимовым и Евгением Левковичем. Первый такой материал был с Григорьевым-Аполлоновым из «Иванушек International». Он оказался приличным выпивохой; пришел с женой, уговаривал нас ехать после интервью в клубы и вообще дружить, правда, потом внес в текст некоторые правки. И тут мы поняли, что в этом как раз и проблема. С тех пор, когда я договаривался с героями об интервью, я всегда говорил, что у нас есть определенные правила. Первое: мы всегда пьем. Это обязательно. Пусть немного, пусть сколько им здоровье позволяет — но пьем. Второе: все, что они говорят на диктофон, мы не правим. Если они с чем-то не согласны и хотят что-то вычеркнуть, материал в номер не идет, несмотря на потраченное нами и ими время и готовую съемку. 

Почему-то эти пьяные интервью все использовали для поправки своего сексуального имиджа. Диана Арбенина в конце разговора говорила Левковичу: «Может, давай попробуем, давай поженимся». Борис Моисеев сразу признался, что он гей. Вообще, он по духу и манерам — настоящий панк, а никакой не эстрадник. Интервью с ним получилось настоящей пьесой с внутренней драматургией, паузами и даже катарсисом. Пил Моисеев очень странный напиток — шестнадцатилетний односолодовый виски, смешанный со свежевыжатым яблочным соком. В какой-то момент Левкович, футбольный фанат, заторопился на матч ЦСКА, а Моисеев его не отпускал со словами: «Куда ты побежишь? Тебя как зовут? Женя? Как мою маму», после чего взял салфетку и начал рисовать на ней, как они с ним будут спать в моисеевской спальне. Мы прислали это интервью на согласование, и нам его пиар-агент ответил: «Все о'кей». А вот Укупнику (был смешной заголовок «Аркадий Северный») материал не особо понравился, он потребовал внести правки, а у нас как назло не было замены. Пришлось что-то убрать. Но это был единственный раз, когда мы на такое пошли. Самый большой скандал был, конечно, с Николаем Басковым. Он себя сразу же стал позиционировать как отчаянного натурала; привел с собой жену — она показывала фотографии ребенка, которого тогда еще никто не видел. Напился Басков ужасно, просто страшно, хотя не так страшно, как моя партнерша по интервью Света Репина, которая просто не могла стоять на ногах. Раздавал деньги официантам, по двести-триста долларов и евро. Нас звали продолжать пить еще куда-то (а у Акимова всегда была мечта — чтобы у этого интервью было продолжение, чтобы все начали трахаться, например, чтобы завязались какие-то личные отношения). Потом разразился жуткий скандал. Про это интервью написала «Комсомольская правда» — а у нее тираж 2 миллиона экземпляров. Рашид Дайрабаев, бывший продюсер Баскова, упомянутый в интервью, угрожал, что к нам приедут какие-то люди на белых «саабах». Андрей Малахов звал меня и Ефременко в свою передачу. Потом звонил Басков. Представился: «Это Коля» — и попросил меня никуда не ходить.

Интервью с Эрнстом, в котором он говорит об убийстве Листьева, мы брали с Левковичем уже после моего возвращения. Мы просидели в кабинете Эрнста часов восемь, ушли примерно в три часа утра. Но в итоге Лариса Крымова (директор дирекции общественных связей Первого канала. — Прим. ред.) позвонила Глебу Тарабутину (тогдашнему главному редактору Rolling Stone. — Прим. ред.) и сказала, что такой материал не пойдет. В нем было, в частности, очень много о власти, идеалах и о политике (тогда как раз была война с Грузией). Тогда же Эрнст проговорился, кто убил Листьева, но все это было действительно с выключенным диктофоном. Глеб сразу прогнулся, сказал, что не хочет ссориться с Первым каналом, и отправил на интервью только что (буквально накануне) вышедшего из больницы Александра Кондукова. Зеленый после болезни Кондуков пошел и сделал совершенно другой материал. Левкович после этой истории клялся мне, что никогда с Тарабутиным и Кондуковым ничего делать не будет. Но он человек очень вспыльчивый, искренний, увлекающийся — так что время прошло, и он вернулся. 

Когда мы начинали делать журнал, у нас были очень необычные, теплые, пацанские отношения с издателями. Первые год-полтора у них с журналом был медовый месяц — они страшно радовались, что в России выходит всемирно известный Rolling Stone. Валерий Шилков (председатель совета директоров SPN. — Прим. ред.) даже ездил на BMW X5, на бортах которого было написано «Rolling Stone». А потом понял, что журнал не приносит тот доход, на который он рассчитывал. Мы стали менять формат, написали, что это журнал «о современной культуре и музыке»; появился раздел о технике, чтобы было удобнее подтянуть рекламодателей. Вообще, мы с самого начала пытались сломать стереотип о том, что Rolling Stone — музыкальный журнал: уже тогда было очевидно, что в них рекламодатели идут очень неохотно. Но первое время материалов о музыке было действительно больше — просто мы все ее очень любили. В итоге издатели от нас немного отделились, а через несколько лет бюджет журнала истощился в разы.

Тот веселый, немного безумный Rolling Stone, который мы делали, — это одно из счастливейших воспоминаний моей личной и профессиональной жизни. Как читает группа «Кровосток», «мы умели отдохнуть красиво». В некоторые моменты, в том числе во время работы над материалами, мы чувствовали себя почти Хантерами Томпсонами. Журнал был очень крутым, но парадоксальным образом коммерчески не слишком удачным. Все это веселье рекламодателям казалось не очень продаваемым. Rolling Stone, который есть сейчас, — неплохой, но другой. Мне кажется, он гораздо больше похож на американскую версию. Той разбитной, алкогольной составляющей в нем уже нет — да и его главный редактор совсем не пьет. Журнал из пьющего хулиганствующего постмодерниста стал нарциссическим эстетом, снисходительно глядящим сверху вниз, да и еще со странной добавкой в виде протестного активизма и профайлов всевозможных радикалов и фашистов (что вполне вписывается в американскую традицию RS). При этом он отлично выглядит, там отличный дизайн, крутые фотографии и правильные «роллинговские» персонажи. Я уверен, что он более успешен коммерчески. У него на удивление много подписчиков в «ВКонтакте» и на фейсбуке. У него все в порядке с тиражом и рейтингами по Gallup. Он повсюду стоит, у него все хорошо с распространением; я везде его вижу и отмечаю, могу взять посмотреть — но купить его меня не тянет».

«В России все хотят делать альманахи типа Esquire, не привязанные абсолютно ни к каким инфоповодам, ― просто piece of art. Это очень русская позиция ― на Западе все это выдвинуто более в luxury-сегмент. Если ты выпускаешь какую-нибудь концептуальную монографию, зачем ее делать журналом? Это же совершенно другие правила игры. Жизнь человека меняется каждый месяц, и, естественно, каждый месяц тебе нравится что-то новое, и у тебя так или иначе постоянно меняется представление о ходе музыкального бизнеса или о женской красоте. Мне кажется, вместе с этой трансформацией меняется и такой продукт, как Rolling Stone. Он изначально был задуман очень эластичным.

Я особо никуда никогда не стремился, но, когда узнал про выход Rolling Stone в России, сказал: «Возьмите меня, я отлично подхожу под формат». Что, безусловно, оказалось правдой, и всей своей работой я это доказал. При этом я по-настоящему узнал, что такое RS, когда целенаправленно исследовал журнал в редакции. Тогда я понял, что это на самом деле машина не столько для зарабатывания денег, сколько для постоянного самообразования и для открытия огромного количества новых вещей. Я был мальчик исполнительный, всегда делал, что мне говорили, всегда шел в своей работе до конца, делал то, что мне неприятно, делал грязную работу, делал чистую работу ― репортажи, маленькие заметки, рецензии; в общем, проявлял себя на всех фронтах журнала. Что происходит и до сих пор ― всегда нужно затыкать дыры, подписывать все фотографии, все заголовки и так далее. Благодаря этому я стал тем, кем я стал, — человеком, который в состоянии при наличии не феноменального уровня персонала сделать приличный журнал. А если ребята чуть поталантливее, то журнал может быть очень хорошим. Тем более когда у тебя есть творческие единомышленники в лице моего друга, моей печени, правой руки, левой руки при бросках в боулинг ― Евгения Левковича. Мне креативный директор американского Rolling Stone сказал фразу, которая у меня засела в голове и которую я каждый день себе повторяю: «Never leave». Для человека, который сроднился с этим продуктом, уйти отсюда ― это как сменить пол или сексуальную ориентацию.

Журнал Rolling Stone является отражением тех, кто его делал и кто им занимался. Можно взять этот Rolling Stone и Rolling Stone старый и посмотреть, что произошло. А произошло ли что-то? Естественно, были моменты и в моей истории, когда я чувствовал стагнацию и понимал, что надо что-то менять и прекращать. Вот у нас было падение тиража на номере с Вуди Харрельсоном, после того как я в очередной раз попал в больницу. Я тут же понял, что надо что-то делать; мы вернули Левковича; сначала журнал получился слишком парадоксальным, а теперь он в идеальной форме. Сентябрьский номер ― это в принципе то, от чего я хочу отталкиваться. Райан Гослинг — это не мой самый любимый человек на обложке, но это персонаж, который позволит, не оплачивая дополнительно услуги распространения, выставить журнал в супермаркетах впереди всех остальных российских журналов. То, что за последний год на обложках, кроме Майи, были одни актеры, ― это совершенно неважно. А кого из музыкантов нужно поставить на обложку? У американцев сейчас Боб Дилан ― сработает это на русском рынке?

Про Джека Уайта и всевозможные его проекты в Rolling Stone писали часто и подробно, но на обложку русской версии журнала он так ни разу и не попал 

Судя по количеству рекламы, которое можно было обнаружить в журнале до начала 2007-го, не думаю, что его можно было назвать бизнесом. Это скорее было похоже на издание хрестоматии. Самое главное, что нас с Акимовым и частично с Гриншпуном роднило, ― мы всегда старались повеселиться. Но даже в те времена, когда мы активно бухали, все равно все появлялись на работе в какое-то более-менее вменяемое время ― неважно, в каком состоянии. Был любимый термин «состояние психоделического похмелья» ― это идеальное состояние для редколлегий. Ты как следует отдохнул, на рогах в 5 утра вернулся домой, к 11.00 приехал на работу, вкачался эспрессо и «ред-буллом» ― тогда и наступает то самое психоделическое похмелье. Главное — мы хотели, чтобы в текстах все было повеселее, чем в реальной жизни. В России есть мало очень веселых персонажей; вот Михаил Ефремов, например, когда пьяный, ― а на Западе таких Ефремовых двадцать пять. «Зачем вы поставили на обложку баб из «Сплетницы»?» ― нам выдвигались такие претензии. А потом баб из «Сплетницы» покупал журнал Elle Girl по 8000 долларов за обложку, чтобы поднять тираж. Зачем читать об Андрее Малахове? А зачем читать вообще? Зачем слушать в такси Кэти Перри и не говорить таксисту: «Выключи это немедленно»? Люди сидят, едут и слушают. Им, возможно, на втором прослушивании эта песня уже нравится. 

Материал про звезд Муз-ТВ в майском номере 2007 года ― это был заказ, да. Этой историей нам постоянно тыкают, и я не понимаю почему. У других мало заказных материалов? Таких историй миллион. Этот текст был заказан конкретным людям, я знаю исполнителей и даже занимался его редактурой. Ничего нет такого там страшного, кроме этих ужасных фотографий, реально чудовищных. Ну хорошо — был этот материал. Была Анфиса Чехова, была Маша Малиновская на обложке. Но после обоих материалов был жуткий скандал с героями, что в журнале Rolling Stone случается всегда. Сначала персонажи становятся твоими друзьями, а потом начинается дикая истерика, лай, «мы снимаем материал» и так далее. История с Муз-ТВ не имеет отношения к редакционной политике. Это как человек громко пукнул во время редколлегии. Многие меня упрекают: мол, мог давно квартиру купить, гараж тачек и так далее, если бы брал взятки, писал о нужных людях, ходил, дружил со всеми и так далее ― в общем, вращался. Я, к сожалению, работал, у меня не было достаточно времени, чтобы брать взятку, откат или беспроцентный кредит. Я другими вещами занимался и находил в них удовольствие.

Русские герои в большинстве своем очень грустные. Пишите в ваших музыковедческих блогах простыни про них ― они будут рассказывать, как любят Bon Iver, как On-The-Go украла что-то у Bon Iver, но все равно близка к распаду, пошел дождь… Ну мне вот это не надо. Я знаю, что существует много ботанических девочек и мальчиков, которые сидят в «Кофеине» с айпэдом и всасывают, наверное, весь смысл жизни из этих текстов. Может, Муджуса слушают, и Земфира для них ― бог и чемпион. Ну поговори ты с Земфирой пару раз ― чего ты там узнаешь? Вот недавно был скандал: сходил наш обозреватель на Stay Hungry и написал все, что там было. Что там воняло, было грязно, что это вообще не похоже на Уилльямсбург, куда они стремятся. Началась какая-то дикая ответная реакция — опять начали хоронить журнал Rolling Stone. Там была фраза вроде «поколение The Village и поколение Rolling Stone». Я читаю и думаю — вашу мать, что у вас в голове? Страшно, конечно, жить с такими ребятами; хочется, чтобы в соседней комнате у тебя ширялся Оззи Осборн, а в туалете Майк Науменко читал Rolling Stone. Но это идеализм. Поэтому надо работать с теми яркими персонажами, с которыми ты работаешь. Если ты видишь героя журнала Rolling Stone в адвокате Аграновском, значит, пиши про суды. Там, безусловно, рок-н-ролл настоящий, а не в этой нашей сраной музыке… Мы и про Милонова напишем ― потому что в этих людях есть огонь, они действительно поп-звезды.

Наша миссия ― образовывать публику и знакомить с огромным количеством интересных вещей, о которых она не подозревает. Я считаю, что такие журналы, как Rolling Stone, Esquire и даже Maxim, помогают узнать что-то новое. Хороший пример ― процесс 6 мая: мы потратили несколько недель на хождение в суды и сделали исчерпывающий материал. Это нескучное чтение о том, как все происходило и что это такое. Заполнили пустующий информационный кластер. Здесь нет каких-то сумасшедших выводов, как у нас любят делать разные колумнисты. Я тоже прекрасно знаю, как писать колонки, но для меня это не жизнь. Я пошел бы барменом лучше работать, чем писать целый год колонки без общения с живыми людьми».

Glintshake — одна из немногих русских групп, котируемых в современном Rolling Stone; про Катю Шилоносову в журнале даже писали отдельно 

«Не то чтобы я хотел писать о музыке — я журналистом стал вообще случайно. Но, когда мне предложили работать в Rolling Stone, я не раздумывал. Первый большой материал я делал с Машей Макаровой, которая только вернулась из Краснодара и бродила каждый день по Москве в поиске музыкантов в абсолютно нетрезвом состоянии. Мы с ней очень-очень подружились, и я стал на какое-то время гитаристом группы «Маша и медведи». Но, после того как материал вышел, мы с ней разругались. Несмотря на то что она стала моим очень близким другом, я написал, не приукрашивая, о том, что она употребляет какое-то невероятное количество травы и прочих стимуляторов. С тех пор мы практически не общаемся.

Был случай, когда Акимов перелопатил материал, из-за чего я поссорился с Константином Кинчевым, — а мы до того очень тепло друг к другу относились. Кинчев редко общается с прессой, а я был приближенным к его семье человеком, и он позволил мне приехать в деревню. Я прожил там у них два дня, сделал репортаж о его жизни. Боря перелопатил совершенно нещадно, дописал очень много того, чего не было вообще. Но он вообще относился к слову очень фривольно. Поскольку он редактировал журнал, его репутация никак не страдала — и он позволял себе вещи, которые не очень должен себе позволять редактор. Боря передо мной извинился, но вышло очень некрасиво, и я из-за того материала потерял дорогого мне человека. С Костей мы не общаемся до сих пор.

Обратно меня позвал Кондуков; я ему бесконечно благодарен, так как иначе я просто закончил бы с этой профессией. Мне 35 лет, и я уже не вижу смысла писать под заказ или на темы, которые мне неинтересны. Таких мест, как журнал Rolling Stone, уже не осталось — где можно писать все и обо всем. С предыдущего места работы я уходил абсолютно по политическим мотивам — мой ИД начал в открытую мочить оппозиционеров. И хотя я сам этим не занимался, я не считал для себя возможным там находиться. Думал, что просто пойду в дворники или официанты, потому что ничего не умею делать. Но Саша на свой страх и риск, зная о моих проблемах с дисциплиной, меня позвал обратно. Редактором я считаюсь номинально — по большому счету я просто корреспондент и обозреватель. 80 процентов работы в журнале делает Кондуков лично.

Журнал, который выходит сейчас, конечно, отличается от прежнего Rolling Stone. Но в нем сохранены фундаментальные вещи, которые в RS были с первого номера. Я никогда не встречал такого разброса в темах, персонажах — нет запретов совершенно. Вот у нас сейчас в номере выйдет гигантский материал про Николу Королева. Это главный российский нацист, на руках которого порядка 40 убийств. И он этого не скрывает — он этим гордится, всячески пропагандирует, ни о чем не жалеет. Мне сложно представить другое российское издание, которое может позволить опубликовать материал о нем на восемнадцать тысяч знаков, да еще и абсолютно безоценочный. То есть я могу себе представить материал о Николе Королеве в «Коммерсанте», The New Times, «Ведомостях», «Новой газете» и где угодно — но это будет про страшную коричневую угрозу, которая проникла в мозги. У меня есть возможность просто рассказать о человеке — это для меня абсолютно бесценно. Я страшно не люблю морализаторство в журналистике. Да, сейчас Rolling Stone стал менее хулиганским, чем был раньше, но это не значит, что он стал хуже, — он посерьезнел, что ли, и стал немножечко мужским. Но, если что-то произойдет с журналом или если меня уволят, я не представляю чисто теоретически, кому я буду нужен и где я смогу писать так, как хочется».