«I'm on Fire» Брюса Спрингстина

Нетленный альбом «Born in the U.S.A.» в середине 80-х превратил Брюса Спрингстина из недооцененного массами фаворита критиков в полноправную поп-звезду со всеми вытекающими — но одновременно в какой-то степени стал заложником собственного звука. Спрингстин написал для этой пластинки свои самые злые, безысходные и грустные песни (половина из них была сочинена еще до записи прошлого, справедливо считающегося самым мрачным и депрессивным в карьере Босса альбома «Nebraska»), но при этом упаковал их в высокооктановый синтезаторный рок — и тем самым существенно усложнил понимание их сути. Очень личные вещи о несправедливости, смерти, несчастной любви и предательстве оказались в итоге больше похожими на стандартные рок-гимны эпохи, уверенные в себе и бьющие прямо в лоб. Исключением была одна-единственная песня — расположенная ровно в середине «Born in the U.S.A.» двухминутная баллада «I’m on Fire». С этим неспешным рокабилли, приукрашенным модной по тем временам драматичной синтезаторной аранжировкой, все понятно уже после первого прослушивания — это, конечно, песня об обоюдном и постепенно усиливающемся сексуальном желании, только так, никакой другой трактовки тут не придумать. В то же время при всей своей бесхитростности «I’m on Fire» — редкая для большой поп-музыки восьмидесятых песня о сексе, избавленная от всякой агрессии и звучащая по-мужски интимно и нежно.

«I’m on Fire» перепевали очень часто еще в прошлом веке — но мало кому удавалось сделать это так изящно, как Тори Эймос. Она проделала с «I’m on Fire» свой любимый — и в данном случае весьма эффективный — трюк: начисто лишила ее каких-либо намеков на маскулинность и наделила неприкрытой женственной красотой.

А вот Джонни Кэш, за свою карьеру вообще успевший переосмыслить добрую половину песенного каталога Спрингстина, в своей версии «I’m on Fire», наоборот, добавил песне старомодного мужского благородства и столь же старомодного целомудрия. Хотя Кэш не поменял ни строчки, его кантри-версия начисто лишилась всяких сексуальных коннотаций — кажется, что к героине обращается не изнывающий от желания поклонник, а верный до гробовой доски своей спутнице жизни ковбой.

Каверы Эймос и Кэша, впрочем, являются все-таки вполне стандартными реверансами одного известного артиста другому — а по-настоящему новую жизнь «I’m on Fire» приобрела в двухтысячных, когда за нее вплотную взялись те, кто мог помнить ее только из своего детства. Например, видные ревизионеры старой синтезаторной поп-музыки группа Chromatics — которым, кажется, не пришлось даже менять аранжировку «I’m on Fire», чтобы вписать ее в контекст так часто оглядывавшихся на восьмидесятые нулевых.

Страстно любимый многими брайтонский девичий ансамбль Electrelane, напротив, изменил «I’m on Fire» до неузнаваемости — в их исполнении тишайшая вещь стала вихреобразной, резкой, абразивной и по-хорошему неудобной. Так ее, наверное, могла бы спеть Пи Джей Харви в молодые годы — и даже жаль, что не спела.

Зато ее спела другая, хоть и более молодая, но уже тоже вполне значительная женщина — Наташа Хан из Bat For Lashes. Фирменная любовь Хан к оккультизму и фильмам ужасов здесь дает о себе знать: «I’m on Fire» в ее переложении — с минорными фортепианными аккордами, воющей скрипкой и еле слышным контрабасом — становится будто песней о неопознанном, идущем откуда-то извне страхе.

К «I’m on Fire» в нулевых обращались, конечно, не только женщины — у мужчин эта песня получалась гораздо традиционней, но зато в чем-то проникновенней. Вот три удачных примера: земляк Спрингстина Брайан Фэллон из группы The Gaslight Anthem с исповедальной сольной гитарной версией; еще никому не известный Джастин «Bon Iver» Вернон, объединивший «I’m on Fire» со своей песней «Drinking This Rain» (которая в свою очередь тоже представляет собой неприкрытый закос под альбом «Nebraska»); и любимая группа главного редактора русского Rolling Stone и Бориса Гребенщикова The Airborne Toxic Event, у которой «I’m on Fire» оборачивается как будто старинным блюграсс-стандартом.

Это, безусловно, не все версии «I’m on Fire», спетые за последние лет десять молодыми людьми. За нее брались очень многие, от заметных персонажей вроде Джона Майера до совсем уж новичков вроде чикагской группа A Lull, записавшей в прошлом году интересный, похожий на Sigur Rós, кавер. Чем объяснить такой внезапный интерес к не самой популярной до того песне Спрингстина — вот вопрос. Для кого-то — как, например, для Наташи Хан, объяснявшей выбор песни для кавер-версии своими воспоминаниями, — это песня из детства, от которой когда-то нельзя было убежать и скрыться и которая всплыла в голове долгие годы спустя. Для кого-то — как, возможно, для Джастина Вернона, — «I’m on Fire» — просто-напросто самая открытая для интерпретации песня американского классика: в ее тексте отсутствуют имперсонированные выдуманные или реальные персонажи давнишней американской истории, что для Спрингстина, в общем, аномалия. Для кого-то — как для Chromatics — хороший способ связать музыку прошлого с музыкой, которая к прошлому стремится. А может быть, есть и общее объяснение: в эпоху нарочитой сексуальности «I'm on Fire», повествующая о физической близости как об исключительно личном таинстве, оказывается особенно ценной и значимой. Так или иначе, это почти что уникальный пример — порядком подзабытая песня в одночасье воскресает в коллективном сознании и становится своего рода стандартом прямо на наших глазах.