«Не тупи, старик!»

«Ну слов нет. Что такое? Ты же выспался сегодня! Соберись, дорогой! А то журналисты придут и скажут: экраны отличные, свет — говно».

В отличие от инженера по свету, выступающего объектом критики, Юрий Шевчук не выспался — группа «ДДТ» на финальном этапе репетиций новой программы, музыканты работают до полшестого утра. В большом зале петербургского СКК безлюдно, холодно и неуютно. На огромном экране замер кадр из видео — там стоит чем-то похожий на лидера ансамбля «Ляпис Трубецкой» молодой человек в модных штанах. На сцене ждут команды музыканты «ДДТ» — Шевчук наблюдает за происходящим из зала, группа играет без него, и от этого порой возникает комический эффект: в какой-то момент все хором начинают выкрикивать в микрофон восклицание «йо!». Где-то в это же время на экране появляются надписи «КРИЗИС ИДЕЙ» и «ЧТО ДЕЛАТЬ?». «Ничего, — комментирует в микрофон Шевчук. — Вот я запою — еще лучше будет». На весь зал разносится хриплый смех, который давно знаком большинству населения Российской Федерации — хотя бы по песне «Я получил эту роль» и строчке «Это просто неизрасходованная слюна, ха-ха».

***

И новый звук «ДДТ», и свет, и видеоарт вызывают очевидные ассоциации с Nine Inch Nails — но масштаб, на который замахнулся Шевчук, и для Трента Резнора был бы серьезным вызовом. Новый альбом «ДДТ» «Иначе» — это два компакт-диска, 28 (прописью: двадцать восемь) песен и без малого два часа музыки, в которой есть все: и лютый индустриально-металлический звук, и философские вальсы, и полуночная лирика, и сатирические побасенки, и поэтические чтения. Новые концерты «ДДТ» — это три трейлера с оборудованием, экран, который влезает только во дворец спорта, и красочный фильм-видеоарт. Так, как Шевчук, не действует никто; это похоже на коммерческое самоубийство — и автор это прекрасно понимает. «Мы идеалисты, — говорит Шевчук, устало протирая очки в гримерке. — У нас в стране площадок, где можно такую программу сыграть, — 30 штук. Но хочется показать, что у нас еще есть что-то, что можно послушать, о чем можно подумать. Что есть рок-музыка. Ведь ни один из моих коллег не делает ничего подобного. Все играют по клубам. Просто париться никому неохота».

«Иначе» больше, чем просто альбом, и больше, чем просто концерт; это сага, трактат, мультимедийная инсталляция. Замах тут даже не на рубль, а на весь госбюджет; это и новая «The Wall» в иных пространственно-временных декорациях (тут «ДДТ» странным образом оказываются коллегами ансамбля Fucked Up), и сверхсовременная итерация «Гамлета». «Вот главный герой — пацан, он примеряет разные социальные одежды, — объясняет Шевчук связь между аудио и видео. — То он с битой, то на каких-то колесах, то пытается кого-то полюбить, то с кем-то воюет. Пытается стать мещанином, довольствоваться этим позитивом, навязанным ему обществом потребления. И не находит выхода. Мне хотелось тихонечко подтянуть его к полной наготе. Освободить от всего — от ненужных вещей, ненужных идеологий. Как там я говорю в рэпе: «При коммунизме человек теряет личность, при капитализме становится вещью». Ну и что хорошего? У него две дороги — почему бы этому молодому человеку не поискать в темной комнате с фонарями третий путь? И в конце концов происходит его возвращение к самому себе. Он сбрасывает все лишнее. Все эти атмосферы, которые давят на каждого из нас. Почему дети кричат, когда рождаются? От боли — потому что внутри мамы хорошо, вода, невесомость. А здесь бах — и все, давление. И кости у тебя кряхтят от этих атмосфер. А мы еще на себя довешиваем кучу всякой ерунды монотонной».

Все это понятно, но первое впечатление, ко­торое возникает от «Иначе», — что такой вес никакому пацану не поднять. Я спрашиваю у Шевчука, зачем ему понадобились два часа музыки; что это — жест назло, поперек торжеству малых форм? Он почти раздражается: «Нет тут никакого «большого высказывания». Да, так никто не делает. Ну а куда это девать? Я вообще хотел сделать концепт «Иначе» — и все. Но была возможность записать песни, которые накопились. Поэтому решили сделать двойник. Никакого просчета маркетингового — просто выпустили все, что было».

***

«Иначе» — это хроника социальной и антропологической катастрофы глобальных масштабов — и поиски ее преодоления; если угодно, трансцендентная публицистика. От «ДДТ» в свете обстоятельств впору было ожидать политического альбома, и в каком-то смысле они его и записали — но не о тех, кого выбирают, а о тех, кто выбирает; а точнее, о том, что это одни и те же люди. «Я люблю общаться с людьми — и замечаю, что мало кто задает себе вопросы. Меня это немного пугает. Я что хочу сказать этому молодому человеку, который придет на концерт: задай вопрос хоть один. Не довольствуйся этими клише, парадными ответами — «виноваты во всем гастарбайтеры» или «виновата во всем власть», неважно кто. Не тупи, старик! Подумай, задай вопрос — и поищи на него ответ. И ты полетишь! В тебе родится человек с сознанием».

В этой конструкции, однако, кроется парадокс. «Иначе» хочет освободить человека, но есть подозрение, что, освободившись, человек пойдет не читать Пушкина, а слушать Стаса Михайлова, успех которого — чистый пример народного волеизъявления. Шевчук пожимает плечами. «Ну это же показатель наших вкусов общественных. Году в 80-м в каждом кабаке играли такие группы, и Стасы Михайловы пели. Люди вернулись в советский ресторан. Раньше на трояк можно было купить флакончик водочки, салат оливье, рыбку заливную и пачку сигарет «Ту-134». И отлично посидеть и послушать такую музыку. Конечно, тяжело. Конечно, жалко. Но у меня нет воинственных настроений. Я никогда не скажу, что люди плохие. Многие мои друзья из лагеря демократов, либералов сетуют на наш народ, что он такой-сякой… Знаете, вот я был на войне. Первый день, второй, третий — тотальная трагедия. Видишь мертвого, объеденного собаками… А через три дня включается защитный механизм. Организм твой понимает, что если ты будешь рыдать над каждым убитым человеком, у тебя сердце не выдержит. Лопнет от горя этого, отчаяния, ада. И у тебя срабатывает — ты не чувствуешь ни боли, ни эмоций, ничего. Как во сне. Сейчас в обществе — то же самое. Это не черствость человеческая — просто они до сих пор под анабиозом. Они верили в светлый коммунизм — облом. Поверили в 91-м каким-то демократическим идеалам — тоже облом. Требовать от них, чтобы они плакали не над Шишкиным, а над стихами Бродского, очень сложно пока. Но это надо понимать, и нельзя оскорблять людей за то, что они не переживают — почему Путин у власти, а не Боря Немцов. Им не до того. Они на войне! Но сейчас я вижу, что люди просыпаться стали. Молодежь подрастает непуганая. Через шесть лет мы увидим немножко другую страну, я в этом искренне убежден. Все зашевелится».

Эта любовь к людям, вера в человека и есть, возможно, главное в Шевчуке; именно поэтому он по факту и являет собой единственную реальную альтернативу Стасу Михайлову. Он говорит со своим слушателем как с равным, он поет от имени маленького человека, который прозрел что-то главное, он чем-то похож на лесковского бродягу-праведника. Много кто из русских музыкантов мог бы сочинить строчку «из-под черных рубах рвется красный петух»; много кто мог бы процитировать Иеремию, сослаться на Кокто или ввернуть в текст словосочетание «экзистенциальный опыт» (все это есть на «Иначе») — но никто другой не спел бы про то, как мажет сгоревшую спину кефиром, или про опасность с осложненьем заболеть. Его мужицкие повадки, его сползающие штаны, его фирменное умение свести высокий штиль с подзаборным юморком, его вечное «ребята», обращенное к аудитории, — это и есть основной язык Шевчука. Он умеет чувствовать извечную дворовую мелодику — и на «Иначе» при всей сверхсовременности есть несколько вещей, которые не грех заголосить, опрокинув паленые сто грамм: «Made in China» (невольный ответ гребенщиковскому «Тайному узбеку»), задушевный патриотический вальс «Напиши мне, напиши», «Песня о свободе», вполне способная встать где-то рядом с той же «Просвистела», наконец, венчающая двойной диск старинная хиппанская вещь Шевчука «Хич», записанная через 25 лет после сочинения — и как. В сущности, при всем своем посконном имидже, Шевчук — рок-звезда совсем нездешнего формата, примерно как Патти Смит или Брюс Спрингстин (с которым его небезосновательно сравнивали в западной прессе после прошлогодних политических происшествий); человек, который может на полном серьезе зачитать со сцены Конституцию или Декларацию по правам человека — и не прозвучать пошло или нелепо. Существует известный софизм про то, что нет смысла дискутировать по глубоким этическим вопросам в стране, где нет согласия относительно того, мыть ли руки после туалета; так вот Шевчука и нужно ценить за то, что он — чуть ли не единственный — не гнушается убеждать, что мыть руки все-таки нужно. Он не проповедует — он сострадает. Он не обос­новывает десять заповедей — он просто орет их во всю луженую уфимскую глотку, чтобы достало до каждого. «Людей надо понимать, — убежденно говорит он. — Сейчас такое месиво в интернете… Я помню, у меня была внутренняя полемика с БГ; он был как бы с властью, а я, как обычно, против. Он мне какую-то шпильку, я ему. Ну и я у себя читаю, какие-то гоблины пишут: «Мать-перемать, Шевчук». К Боре зашел, а там такие же гоблины: «Мать-перемать, Гребенщиков». То есть язык один у красных и у белых. Пули одни». Я представляю себе, как Шевчук читает фанатский форум «Аквариума», — и мне почему-то становится ужасно смешно.

***

Шевчук — это вообще ужасно смешно. Он нелепый, неказистый, отчаянно немодный; он никуда не помещается; он регулярно выдает анекдотические перлы. «Иначе» не исключение — здесь полно мест, рядом с которыми хочется поставить старорежимное sic!. Строчка «развеять над морем свой пах» (тема телесного низа вообще занимает в творчестве позднего Шевчука пугающее место). Строчка «я думал — она мать, оказалось — beer» (это, если что, про родину). Инфернальный автотюн в памфлете о Первом канале «Серый боров». Несусветная «Песня расстроенного человека», в которой Шевчук изображает консерватора-обывателя и рычит под громыхание гитар: «Глобализм — хорошо! Сталинизм — хорошо! Метеоризм — хорошо!» С «ДДТ» в этом смысле вообще щекотливая ситуация: едва ли не самая популярная рок-группа страны, они, кажется, не имеют отношения к текущему процессу; новые музыканты если и соотносят себя с Шевчуком, то в режиме противопоставления; в недавнем опросе «Афиши», где молодые группы называли самые повлиявшие на них отечественные альбомы, в топ-50 не попал ни один диск «ДДТ». Шевчук все понимает — и не огорчается. «Наше творчество больше для зрелых людей, а не для берущих первые аккорды мальчиков и девочек. Когда группа «ДДТ» появилась, мне уже было 25–26 лет. Молодые, учась играть на гитаре, выбирают что-то простое. Наши песни не всякий споет. Нужно хотя бы голос иметь. — Шевчук смеется. — Меня не обижает, что на наши плакаты не молились. У меня никогда не было романтического образа, как у Цоя, я не был так эксцентричен, как Гребенщиков. Я родился на Колыме, возмужал на Кавказе, нос мне сломали три раза на Урале. Когда я приехал в Питер, Гребенщиков, помню, сказал: «Что это за лимитчик?». Ну да. Я лимита. Какой я интерес у молодого музыканта могу вызвать — я в каких штанах ходил, в таких и пел всю жизнь. Мы разные. И ничего страшного». За молодыми музыкантами Шевчук при этом следит — хоть и по касательной (когда спрашиваешь, кто ему нравится из новых, он называет Васю Обломова, Нойза МС и почему-то «Мегаполис»); и мнение свое имеет. «К рэпу я хорошо отношусь. Рэп очень демократичен. Ты выбираешь коленку, по которой стучишь — и читаешь рэп. Это примерно то же, что было в 80-х с русским роком: три колонки, микрофон, никакой технологии, вышел — и начал читать текст. Все похоже. Как кто-то умный сказал: «История не повторяется, она рифмуется». И каждое поколение молодежи ищет демократичную модель выхода своих эмоций, ищет вот эту кровать для своего соития с миром. Сейчас оно ее нашло в рэпе».

На самом деле, все нулевые над Шевчуком смеялись далеко не только модные музыканты. Пока он боролся с попсой, пока пел заодно с хором в кокошниках, пока проповедовал на премии «Нашего радио», на его концерты продолжали ходить люди, но в целом «ДДТ», кажется, воспринимались как очередная русская народная патология. Все изменили последние два года. После разговора с Путиным, после выступления с Боно, после Химкинского леса Шевчук, по сути, превратился в действующую политическую фигуру — заодно вспомнили и о том, что он, вообще-то, пишет песни. (Это не упрек, у меня все было ровно так же.) Шевчук, разумеется, в курсе — и, разумеется, этим недоволен. «Хорошо, что умная часть нашего общества стала нас воспринимать серьезно. Но если это из-за политики — радоваться нечему. Хотелось бы, чтобы они к нам лучше относились из-за творчества. Это более интересно, чем то, как я проявил свою гражданскую позицию. Меня родители научили говорить четко и прямо, что думаешь. Хотя это, конечно, невыгодно в наше время. Из ящика нас уже вырезали. Но бог с ними. Есть его величество интернет. Проживем. В 80-х, когда мы начинали, нас тоже нигде не было — и ничего страшного, выжили. Все эти томления тела, которые происходят в обществе, не должны приводить к падению духа. Они его, наоборот, воспитывают. Чем жестче — тем иногда даже интереснее». И что — неужели у него не было искушения заняться-таки политикой? «Когда мне предлагали возглавить то ту или иную партию, я как раз писал альбом. — Общеизвестно, что Шевчука звали в прохоровское «Правое дело», и я представляю себе тройку в избирательном списке, состоящую из Прохорова, Шевчука и Пугачевой. — И получилось, как в анекдоте про актера Тамбовского театра, которого пригласили в Голливуд, а он ответил: «Извините, ребята, у меня елки». Не мое это все. Политика — это великое искусство, но мне кажется, что я больше пользы прине­су, если буду петь. Пока голос есть, пока песни пишутся. Пока Господь не лишил дара. Мне ближе «Юра-музыкант». А там посмотрим».

***

Пока что у Шевчука и так есть, на что посмотреть. На следующий день после нашего разговора в том же СКК «ДДТ» устраивают генеральный прогон новой программы для друзей, журналистов и сочувствующих. На трибуне сидит и нервно теребит в руках бумажку Борис Немцов. На экране копошатся черви, камера вылетает из окон многоэтажки прямо в небо, лирический герой в маске дубасит стекло бейсбольной битой. И если по поводу двухчасового альбома к Шевчуку могут возникнуть вопросы, то концерт — и правда беспрецедентная для здешних мест затея. Его апофеоз — песня «Кризис», в ключевой момент которой под визг медных труб несколько человек хором орут в зал: «Мою родину сожрал СПИД!»; от грохота в СКК буквально трясется пол. В конце концов, любой рок-н-ролл, поднимающийся до общей философии и пытающийся кого-то в чем-то убедить, тоталитарен по своей природе — и тут уже неважно, кто на сцене, Шевчук, Роджер Уотерс или Боно. И в конкретном случае «ДДТ» — это, быть может, единственно верный метод. Шевчук тащит своего слушателя из болота за волосы, через боль. Шевчук вбивает ему в голову гуманизм железной кувалдой, позаимствованной у Трента Резнора. И когда ближе к концу концерта кто-то из зрителей громко ­кричит в пространство: «Пусть никто не будет убит», я понимаю, что что-то у Шевчука все-таки получается.

«Я в Лондоне был у Брайана Ино, ставил ему свою музыку, уговаривал быть продюсером группы «ДДТ». Нахально так. Говорю: «Вы же с U2 работаете, сделайте нам звук! Чего вам стоит!» Дурика такого дал. Он попивает чаек, смеется: «Ну ладно, идем». Заводит меня в мастерскую. У него там три бревна, струны натянуты, противовесы, камни. Он камень бросает в струну — и такой нойз: вз-з-з-з… И говорит: «Юрий, ну какие барабаны?» Да, мне до этого еще далеко. Это музыка другая, космическая. Но к ней надо прийти изнутри, не умишком. А сегодня — барабаны. Они сейчас необходимы. И мне, и пацанам, и вообще нам всем. Пока — барабаны».

Альбом «Иначе» вышел на лейбле Navigator

Московская презентация новой программы «ДДТ» состоится через неделю, в среду, 9 ноября, в «Олимпийском»