Арт-субъект
Арто Линдсей: первый концерт в Москве
Хорошо бывает, когда тихий немолодой американец профессорского вида, сидящий напротив тебя за столиком в кафе, вдруг начинает так пронзительно верещать, что посетители в тревоге озираются, теряя остатки аппетита. Особенно если кафе находится в нью-йоркском Челси. Особенно если американца зовут Арто Линдсей.
Чтобы оценить происходящее, надобно знать, что Линдсей есть сладчайший крунер американо-бразильского музыкального авангарда. Он пишет и поет нежные и удивительные босса-новы, в которых, однако, всегда есть места для атональных опытов в духе нью-йоркской школы. За эти мудреные песни, преисполненные предательской сладости, и неподражаемый высокий голос, заходящийся в каких-то странно-горделивых молитвах, одна энциклопедия назвала его «постмодернистским Коулом Портером».
Впрочем, босса-новы он писал не всегда. В конце семидесятых Линдсей и его команда DNA были частью той самой четверки (вместе с Лидией Ланч, Джеймсом Ченсом и группой Mars), которая изобрела стиль ноу-вейв – крикливую и спазматическую смесь фри-джаза, черного фанка и белого шума. Песни были очень короткими, концерты – редкими, и сам стиль прожил на свете недолго. (В начале 2000-х ноу-вейв неожиданно реанимировали, руководствуясь соображениями изменчивой моды, – жалкие отголоски основных стилистических принципов можно, например, найти на второй песне с первого альбома Franz Ferdinand.) В те годы Линдсей пел лающим голосом и шумно играл на гитаре-двенадцатиструнке Danelectro, менее всего предназначенной для отбивания на ней сумасбродных ритмов. Однако даже в тогдашнюю какофонию DNA Линдсей ухитрялся внедрить обрывки бразильских ритмов, различить которые, впрочем, едва ли кому под силу. Когда ноу-вейв окончательно захирел, Линдсей зашагал в ногу с американским авангардом восьмидесятых годов – будь то танцевально-шумовой фанк проекта Ambitious Lovers (одним их сочинением даже рекламировали Budweiser), панк-джаз группы The Lounge Lizards или сессионная игра у одиозно-гениального Зорна. Вообще, на музыкальные контакты Линдсею везло: помимо сотрудничества с крупнейшими бразильскими поп-звездами (от Каэтано Велозо до Маризы Монте) Линдсей пел в рамках знаменитого уже оркестрового проекта Мэттью Херберта, помогал японскому композитору Джуну Мияке в приготовлении его феноменальной пластинки босса-нов, наконец, отчаянно хорошо исполнил «Children of the Revolution» на трибьюте T.Rex. Много чего было, но мне никогда не забыть пластинки «The Man in the Elevator» (1988). Это музыкальное сочинение саксофониста Хайнера Геббельса по пьесе Хайнера Мюллера про человека, поехавшего на лифте к боссу, а угодившего куда-то в Перу. Когда запевал Линдсей, ты словно присутствовал при переливании крови: что-то важное и живое открывало тебе тайны собственной скоротечности.
Когда я впервые вижу Арто Линдсея, он, разумеется, выходит из лифта. На предмет разговора он отводит меня в место потише, которое оказывается грохочущим кофейным шалманом, где певуче-птичий голос А.Л. моментально тонет в звоне блюдец и трепе едоков. Я перегибаюсь через стол, буквально прижимая диктофон к его губам, едва разбирая фрагменты рассудительных фраз: «Нью-Йорк давно уже не тот, я сейчас подолгу живу в Бразилии, мотаюсь туда-сюда… Моему сыну только что исполнился год, а в Нью-Йорке стали ужасно дорогие няни… Менеджера своего я тут недавно уволил… А в Бразилии сейчас молодежь все чаще играет традиционную самбу – то, что было всегда, до тропикалии, босса-новы, рок-н-ролла. В Бразилии трудно что-либо сделать, много идей, но денег ни у кого нет. Европейская, американская, японская экспериментальная музыка сейчас, по-моему, колеблется на грани мазохизма, в Бразилии же страданий хватает и в жизни, поэтому играют там как-то посветлее… Мне всегда нравилась русская музыка, Курехин… А такую группу Gogol Bordello ты знаешь? Они поразительны живьем… Девендра Банхарт симпатичный. Он, кстати, буквально молится на моего друга Каэтано Велозо… А я, можно сказать, открыл Animal Collective. Я их пригласил поиграть на своем альбоме «Invoke», когда их никто не знал, сейчас они очень популярны в Нью-Йорке… В мое время, в конце семидесятых, ты просто был обречен быть оригинальным, сейчас же такое ощущение, что все обречены на бесконечную имитацию… От того, что музыку теперь все скачивают из сети, есть и польза – по крайней мере теперь все будет упираться в живые выступления... Что этому миру остается? Футбол и живые концерты».
Заверещал он, в сущности, по ошибке. Я что-то забормотал про какой-то psych noise, и Линдсей оживился: «Как ты сказал? Society noise? Это был бы интересный термин. Шум высшего общества! Это знаешь как? Это вот как примерно – ииииххххххииии!!!»
Обрадованный этим воплем, я спрашиваю, не комплексует ли он сам как инструменталист, играя с бразильскими музыкантами. В этот момент кофейный аппарат с диким шумом принимается выпускать пар. Арто Линдсей расплывается в улыбке, бесконечно довольный и насыщенностью обволакивающего нас шипения, и тем, что на вопрос теперь можно не отвечать.